Мэттью почти на физическом уровне ощутил, как Николас вновь начал закрываться. Он как будто дотронулся до ежиной мордочки, и та моментально обернулась в клубок, направивший свои иголки во все стороны мира, ожидая угрозы извне.
Стало немного не по себе. Николас действительно не лгал партнёру, даже не пытался что-то утаить. И оттого это неловкое чувство только усиливалось. Казалось, Николас сам не понимал и, более того, не замечал за собой этих изменений поведения. Мэттью как будто влез не туда, видя со стороны гораздо больше самого любовника.
Он и объяснить-то бы не смог, почему его вообще это так волновало. Понятное дело, что Мэттью не нравилось такое отношение к себе. Тем более сейчас, когда он был в некоем уязвимом положении после признания в любви. Но это было лишь поверхностным пояснением.
Да, Мэттью не хотелось бы повторения, но даже если подобное бы произошло, что с того? Николас действительно не злился на партнёра, не грубил ему и, уж конечно, и пальцем не тронул. Но всё же что-то волновало мальчишку. Как будто какое-то предчувствие. Ну или он просто был слишком упрям, чтобы свернуть с выбранного пути.
— Поводов всегда достаточно, — спокойно отозвался Мэттью на первый «выпад», признавая таким образом, что эта злость отличалась от обычной в его глазах.
Потом воришка так же невозмутимо признал, что действительно думал, что раздражал Николаса после ситуации с Энтони. Теперь-то он понимал, что был не прав и без словесного на то подтверждения, но тогда впервые сталкивался с этим. И исходя из своего опыта, как уже было сказано, полагал, что причиной был он и его неловкость.
А ситуация тем временем накалялась. Мэттью невольно проследил взглядом за оставленным на тарелке недоеденным сэндвичем. Видимо, мальчишка всё же был не далеко от истины. Иначе бы язык жестов не выдавал это напряжение. Иначе Николасу бы было всё равно, а, возможно, даже забавно, что Мэттью что-то там себе надумал.
— Ты пытаешься оттолкнуть меня, — ответил и на этот вопрос, уже достаточно раздражённый, воришка, подняв глаза на Николаса.
Честно говоря, Мэттью и сам при внешнем спокойствии начал испытывать то же самое утреннее раздражение. Уж он-то, уличный пацан, знал о нежелании его видеть всё и даже больше. Он видел отстранённость во всех её проявлениях. И вот неожиданность — он встретил человека, который впустил его в свой мир, полюбил его и позволил испытать это чувство ответно. Встретил того, кому чуть ли не впервые за всю жизнь оказался нужен.
Надо ли говорить, что от такого человека в последнюю очередь Мэттью ожидал увидеть эту холодность? Откровенно говоря, лучше бы Николас злился. На то была бы причина, и Мэттью бы понимал, что заслужил это. Но не отбирать же самое дорогое, что у него появилось — вот это ощущение «нужен» и доверие.
Возможно, это было эгоистично. Что же, Мэттью не был ангелочком. Что церковь, что улицы неплохо воспитывали эгоизм.
— Я не могу не брать это на свой счёт, — чуть пожал плечами мальчишка. — Я не шутил с утра. Мне досталось всего два, нет, прости, три слова. Что-то вроде «не надо» и «завтрак». И я честно думал о том, что тебе просто не до того, этот чёртов Гарднер, все дела. Но ты спокойно поговорил с Джеймсом, пообщался с Майклом, ты даже с Мэри парой фраз перекинулся. В стороне остался только я.
Мэттью действительно немного разошёлся, его тоже вся эта ситуация задевала. Правда, если Николас при этом замыкался, то болтливый язык воришки было не остановить. Хотя, может, это было и к лучшему. Так Николас мог быть точно уверен — между ними никогда никаких недомолвок не останется.
— Почему ты не хотел меня видеть? Потому что тебе было больно? Только это для меня ни черта не новость. Если бы ты был неуязвимым, ты бы, пожалуй, был богом, и тогда тебя явно не было бы в моей жизни.
Это было лёгкой шуточкой, но что-то вот даже сам Мэттью ей не улыбнулся. Пожалуй, и он сейчас раздражался не на Николаса как такового, а на всю ситуацию. И на себя в том числе, что не может понять, что происходит. И за то, что давит явно на больное Николасу.
Вся эта любовь была такой противоречивой, чёрт возьми. Сначала беспокоишься за человека и вашу совместную жизнь. Но решить проблему безболезненно не выходит, и ты бесишься из-за того, что заставляешь партнёра чувствовать что-то плохое. Как вообще люди умудряются в этом наборе нелогичных эмоций плавать и не тонуть?

А следом за вспышкой раздражения внезапно пришла глупая боль. Что же, сам полез, сам нарвался, сам расстроился — очень самостоятельный мальчик. Но даже если без шуток, Мэттью уже успел сполна пожалеть, что вообще заговорил об этом. Терпеть эти неприятные недомолвки тоже не хотелось, конечно, но… Чёрт возьми, это были его первые отношения. До Николаса он и понятия не имел, какого это, быть так привязанным к одному-единственному человеку. И с таким отсутствующим опытом, чего он хотел добиться?
Тем более от Николаса. Человека заведомо сложного. С не меньшими тараканами в голове, что и у самого воришки.
А Николас тем временем окончательно закрылся и вновь забыл, как моргать. Он отделывался фразами исключительно по делу, сухими и лаконичными. От которых Мэттью буквально хотелось кричать. Так если не хотел, то почему отталкивал? Если хотел видеть, почему даже взгляда не бросил? К чему это всё, действительно? Они же не общались исключительно по какой-то заранее обозначенной теме, чёрт подери, так зачем Николас сейчас отталкивал мальчишку этими чопорными вопросами?
Мэттью понимал уже, что влез, в целом, правильно. Всё это было как-то связанно с состоянием Николаса. Но опыта и разума не хватало, чтобы вытащить верный ответ наружу. К тому же собственные проблемы тоже немало подталкивали Мэттью к тому, чтобы закрыться. К тому, чтобы начать сомневаться, а нужно ли было вообще открываться.
Так что хотелось тоже ляпнуть что-то по-детски обиженное и сбежать на улицу. Тем более, что в прошлый раз неудачный побег из дома в Челси обернулся вполне себе приятными последствиями. Тогда вот Николас очень умело влез в эту неразбериху чувств Мэттью. Но, видимо, это действительно работало только со стороны. А у Мэттью так же ловко не получалось. Это он в дома чужие пробирался виртуозно, с душами людей так не работало.
— Если я… просто не так всё понял, — тихо проговорил мальчишка, наперекор своим же недавним возмущениям, — то почему ты сейчас со мной говоришь так?
Это было даже не последней попыткой, а каким-то актом отчаяния. Но тут Мэттью был полностью прав — буквально до того, как принесли чай, они разговаривали совсем в другом тоне. И дело было не в том, что сейчас Мэттью предъявлял какие-то претензии. Он ничего ещё не предъявлял Николасу и ничего не требовал с него. Он пытался выяснить причину, даже на крик не сорвался, хотя и был более эмоционален, чем собеседник.
Мэттью не приходила в голову мысль, что это какие-то любовные разборки. Он не знал, какими те бывают по уже упомянутым причинам. Но если бы и пришла, то он бы не согласился с Николасом в его подсознательных сравнениях. Мэттью не ждал от него большего времени, внимания или чего-то ещё. Он хотел понять. И исправить, если это было возможно.
Но всё же и его раковина захлопнулась. Играть в одни ворота тяжело, а когда ещё и нет должного опыта, да и сам полон всякого травмирующего дерьма — вообще нереально. Так что, когда воришка ощутил, что от всего происходящего к глазам подступают не наигранные, а очень даже настоящие слёзы, а его раздолбанная психика не справляется, он довольно резко поменял тактику. Точнее, попросту отступил.
— Знаешь… забудь, — в какой-то момент чуть улыбнулся Мэттью. — И прости. На н-н… тебя сегодня столько навалилось, а я тут… со своими глупостями. Только доешь, пожалуйста, сэндвич. Я знаю, что испортил тебе аппетит, но уж постарайся, иначе Мэри меня прибьёт.

И всё же, как было тяжело понять чужую душу. А ведь Мэттью, в целом, неплохо разбирался в людях. В их поведении, характерах, довольно быстро мог определять, кто стоил хоть малейшего доверия, а кто представлял собой крайне скользкого типа. Уличная и воровская жизнь тому немало способствовали.
Однако оказалось, что в отношениях всё было не так просто. Тут Мэттью и в своих собственных чувствах разобраться мог с большим трудом, а уж чужие и вовсе для него оказались непосильной загадкой.
Так или иначе, воришка верно поразмыслил, что Николаса так или иначе тяготело это болезненное состояние. Но всё же дойти до рассуждения о ненависти к самому себе Мэттью так и не смог. Скорее, решил, что Николасу было тяжело находиться рядом с ним, мальчишкой, в эдаком состоянии, которое он явно считал слабостью. И с одной стороны он всё так же чувствовал к Мэттью эти тёплые чувства, с другой же невольно пытался закрыться.
Хотя было по-дурацки забавно, что воришка так и остался в неведении, сетуя на недостаточный жизненный опыт. Как раз-таки ему опыта этого хватало с лихвой. Мэттью и сам до сих пор ненавидел себя, и тоже, между прочим, за некую слабость. Просто его проблема осталась в прошлом, и злость осталась на себя из прошлого. Николасу же приходилось время от времени сталкиваться с повторяющейся ситуацией.
От взгляда Николаса же не укрылось то, как быстро раздражение собеседника сошло на нет и сменилось дурной тоской. Конечно, весь разговор парень следил, как подобало хищной птице, за воришкой. И, честно, в этот раз Мэттью не паясничал, пытаясь вызвать чувство вины, как он это делал раньше, на улицах. Он даже не хотел давить на эту вину, только не с Николасом. Но получилось, как получилось.
Мэттью поднялся одновременно с Николасом, совершенно не чувствуя никакой опасности. Несмотря на то, что парень сильнее нахмурился, да и вообще со стороны напоминал зловещую тень, высящуюся над более низкорослым мальчишкой. Мэттью смотрел глубже и видел больше. И оттого ему совершенно не казалось, что ему всё привиделось, как чуть позже предположил Николас. Но отвечать на это Мэттью не стал.
Он легонько удивился этому поцелую, прикоснувшемуся к пальцам — уж точно он не привык к такому. Но затем охотно оказался в более тесных объятиях, пусть те и причиняли глухую, ещё пока сильную боль.
Почему-то примерно такую же боль, только куда более приятную и не физическую, а душевную вызвали и слова Николаса. Они и правда не повторяли этих слов со вчерашнего дня, но… Честно говоря, Мэттью и не думал, что нужно. Вроде как, ничего не поменялось же за какие-то сутки. Он, конечно, был новичком в этом мире чувств, но что-то подсказывало, что так быстро это всё не проходит.
Но оказалось, что даже при всём этом понимании, даже повторное признание было приятно услышать. Особенно сейчас, когда эмоции всё ещё шалили. Оказывалось, что эта самая любовь вполне себе могла быть не только чем-то сложным и запутанным, но и являться эдаким столпом, внушающим стабильность и доверие.
— Мэтти? — чуть улыбнулся воришка, поднимая, наконец, взгляд. — Меня так ещё никто не называл.
Он скользнул взглядом по извечно хмурому лицу Николаса. А следом поднял и руку, легонько прикасаясь к его красивым чертам — кончику идеально изогнутой брови, высокой скуле, что можно было воздух резать, ей-богу. Мэттью словно художник изучал каждый изгиб, как делал это и в постели, где было, конечно, больше простора для такого творчества.
— Ты самый сильный человек из всех, что я знал, — наконец, проговорил негромко воришка, как будто невпопад. — И очень упрямый. Теперь не удивляюсь, откуда берутся все эти уличные легенды про тебя. Они, правда, упускают тот момент, что ты ещё и очень засранец, но это мне в тебе тоже нравится.
Прямо продолжать разговор, который ни к чему хорошему не приводил, не хотелось. Уговаривать Николаса, что ничего Мэттью не показалось, тоже. Так что мальчишке просто захотелось это сказать, только и всего. Захотелось, чтобы Николас хоть немного посмотрел на себя его глазами. И вспомнил о том, что вообще-то они пообещали принадлежать друг другу. Всецело. И лично Мэттью включал в это понимание все возможные составляющие, а не только «не изменять».
— Я люблю тебя, правда, — наконец, сказал и эти важные слова Мэттью. — Хоть это для меня до сих пор странно и пугает до чёртиков. Но я люблю тебя, что бы ни происходило.
Вчера это стало крайне очевидно для воришки. Ни за кого на свете он бы не ринулся так опрометчиво на обидчиков в одиночку. Он был вором. И если для Николаса убийства были уже естественным ходом вещей, то для Мэттью всё ещё требовалась веская причина для сотворения подобного. И всё же вчера он не колебался. Потому что мысли о том, что он не бандит, что он был один и неопытен, канули в Лету, не устояв перед другой, одной-единственной: «Они тронули Моего Николаса».
— И мне нравится быть твоим, — добавил Мэттью. — Так что… тебе осталось всего лишь полюбить быть моим.
Он улыбнулся, как будто снова возвращаясь в свою привычную игривую натуру. Но, на самом деле, конечно, просто сильно смутился громких слов, так что поневоле произнёс всё ещё важные вещи в несколько шутливом тоне.