Times Square |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Times Square » Хранилище » Жизнь после смерти
Вдруг я подумала, что не все умирают в старости. Людей сбивают машины. Люди гибнут в авиакатастрофах. Ни в чем нельзя быть уверенным, особенно если дело касается чьего-то будущего.
День похорон мистера и миссис Браун.
Дом Браунов, 15 мая и следующие дни, 2017 годЛили-Роуз и Джонни Браун
Отредактировано Lily-Rose Brown (2017-06-05 18:54:49)
Они не доехали до дорожного отеля, в котором должны были остановиться на ночь, каких-то полсотни миль.
Все, что было ДО Лили-Роуз помнила отлично, все до последней мелочи. Музыку в машине, их разговоры, спор о том, во сколько надо выехать с утра, чтобы добраться до Франкфорта к вечеру завтрашнего дня. Огромные рекламные баннеры вдоль дороги, блестящие вывески автозаправок. А потом это случилось, и все, что происходило дальше Лили-Роуз помнила как в тумане. В их машину вылетела машина со встречной полосы, их машину отпросило в сторону. Металл скрежетал, и билось стекло, Лили-Роуз еще никогда в жизни не слышала ничего подобного. Потом вокруг бегали люди, кто-то что-то кричал, кто-то пытался открыть двери машины - их заклинило. Лили-Роуз казалось, что все длится вечность. Родители не отзывались, Джонни тоже не отзывался, Лили-Роуз не была бы так уверена, что она сама пыталась с кем-то разговаривать, но голос она сорвала, и горло саднило до сих пор.
Она помнила вкус крови во рту - отвратительный металлический привкус, его было много, и от этого тошнило. Голова кружилась и болела, еще сильнее болела рука - правое плечо. С лицом тоже что-то было не так, и когда Лили-Роуз, здоровой рукой, попыталась его ощупать, боль только усилилась. Собственную кровь в темноте девочка не видела, но чувствовала - руки, лицо, рубашка, все было влажным и липким. Потом приехала скорая. Лили-Роуз казалось, что много машин сразу. Никто толком не мог объяснить ей, что с остальными, сколько бы она не просила. Лили-Роуз смутно помнила, что видела, как увозили Джонни и папу, кого-то еще, из других машин. В больнице никого из них она не видела, это сводило с ума, Лили-Роуз плакала, просила позвать родителей и брата, а потом просто уснула.
Когда девочка проснулась, она была уже в палате, на улице все еще было темно. Шевелить правой рукой она не могла, она была плотно привязана к телом - левой Лили-Роуз нащупала гипс. Голова болела и кружилась, но спать Лили-Роуз больше не хотелось.
Все, что происходило дальше, Лили-Роуз предпочла бы забыть, но не получалось. Она спала, пока действовало лекарство, которое ей давали, и плакала все оставшееся время. С больничным психологом, который приходил к ней, чтобы поговорить о случившемся, Лили-Роуз разговаривать отказалась. Какое он имеет право?! Он ведь даже не знал ее родителей, он их даже не видел ни разу. Психолог, впрочем, не ушла, но Лили-Роуз даже не пыталась сделать вид, что слушает женщину. С Джонни разговаривать Лили-Роуз тоже не хотелось, ее телефон разбился, поэтому никто не звонил, хотя она все равно не сняла бы трубку.
Сегодня утром их выписали, и начался новый круг ада. До сих пор Лили-Роуз ни разу не бывала на похоронах, из фильмов она, конечно, представляла себе, как все происходит, но на этом все ее познания и заканчивались. Маму хоронили в закрытом гробу, а папа изменился так, что его было почти не узнать. Народу пришло много - мамины коллеги, папины коллеги, кто-то из его студентов. Друзья и знакомые, кот-то из соседей. Они все что-то говорили ей с Джонни, обнимали и просили звонить, если что-то случится. Они что, идиоты? Что еще могло случиться?
Потом, наконец, похороны закончились, и они поехали домой. Это ощущение было странным, и отвратительным, но домой Лили-Роуз все равно хотелось. Тут кто-то был, пока их не было, убирался, оставил им записку, что-то приготовил. Есть Лили-Роуз не хотелось совершенно, да и вообще ничего не хотелось. Поэтому, стоило только оказаться дома, Лили-Роуз ушла к себе. Кто-то принес в ее комнату цветы, и сейчас это показалось Лили-Роуз страшной дикостью - цветы, почти распустившиеся пионы, она отправила в контейнер сразу. Нужно было бы переодеться, но с гипсом делать это было очень неудобно, и Лили-Роуз решила, что сойдет и так. Странно было находиться в своей комнате, Лили-Роуз не верилось, что все изменилось. Что человек в зеркале - с опухшими, красными, с залежами синяков глазами, губы тоже были разбиты, шея, щеки и лоб были заклеены широкими полосками пластыря в нескольких местах. Ногти на здоровой руке были сгрызены до самого мяса - отвратительно. Она лет с трех не грызла ногти. Удивительно, за все эти дни Лили-Роуз впервые смотрелась в зеркало. В больнице в ее палате его не было, оно ей было просто ни к чему. Утром, когда она одевалась, о внешнем виде Лили-Роуз тоже волновалась меньше всего.
Отредактировано Lily-Rose Brown (2017-06-01 00:08:58)
До этого происшествия Джон никогда бы и не подумал, что он может быть таким… таким, каким ему пришлось быть в последнее время. Он так же не мог похвастаться отличной памятью на это страшное событие, хотя полицейские пытались выудить у него все сведения еще в больнице. Он не видел, как все произошло, лишь почувствовал тяжелый удар автомобиля, звук, скрежет, машина перекручивается, он ударяется о сиденья и крышу машины, о сестру. Он помнил, как ее пальцы впились в его руку, и если бы не длинные рукава его кофты, она бы расцарапала его, когда их отшвырнуло друг от друга.
Еще он помнил, как пытался подняться с постели, когда очнулся в больнице. Но его тут же удержали сильные руки врачей, которые везли его по коридору. Он такое частенько видел в фильмах и никогда не понимал, зачем эти люди вскакивают и куда-то рвутся. У него тоже было это дикое желание сопротивляться, но усилием воли Джонни поборол его. А потом снова отключился.
Потом он очнулся уже в палате. Болело все, даже волосы, вопреки всякому здравому смыслу. Медсестра, которая прибежала к нему, смогла выдать только ту информацию, о которой Джонни и сам уже догадывался. У него была сломана левая нога и ребро. Ему подкатили инвалидное кресло, но предупредили, что лучше двигаться как можно меньше, по крайней мере первое время. Легко им говорить.
Медсестра не сказала больше ничего, и не смогла ответить на вопросы о его семье. Но кто-то же должен был об этом знать!
Долго пролежать он так не смог. Во-первых, хотелось в туалет, и это, вопреки совести, заняло гораздо больше мыслей, чем судьба родителей и сестры. Во-вторых, все же надо было узнать об их судьбе. Тогда Джонни даже подумать не мог, что с ними могло случиться что-то страшнее нескольких переломов и, возможно, сотрясения. Это просто не приходило в голову.
Теперь, когда они уже похоронили родителей, все произошедшее больше напоминало сон. Ему, как старшему и совершеннолетнему, приходилось принимать решение за всех, а не только за себя, как было раньше. Ответственностью, что таким грузом вдруг резко навалилась на него, Джонни никогда раньше не был обременен. Именно поэтому и подумать не мог, что хоть немного способен с ней справиться.
Сейчас на его лице красовались царапины и уже пожелтевший фингал под глазом. Вечером, когда они вернулись с похорон, Джонни даже не разговаривал с сестрой. Ему не хотелось и, казалось, что ей тоже не до разговоров. Да и сейчас… О чем можно говорить? Он уснул прямо в гостиной на диване, не став подниматься в свою комнату. А утром, как только на часах стрелка оказалась на десяти, в дверь позвонили. Джонни нехотя поднялся и открыл дверь, даже не удосужившись взглянуть, кто пришел, или спросить об этом. Ему вручили… кажется, это был яблочный пирог. Соседка, женщина лет за сорок, что-то говорила, но Джонни ее не слушал. Он вообще не выражал никаких эмоций, а когда она ушла, поставил пирог на кухонный стол. Но посещения на этом не закончились, и через некоторое время в дверь снова позвонили. Лазанья?
Уснуть у Лили-Роуз не получалось долго, как бы она не пыталась. Улечься поудобнее не удавалось, плечо отдавало резкой болью, стоило только попытаться повернуться, поэтому промучившись с полчаса, девочка прекратила всякие попытки заснуть. В больнице с этим было отчего-то проще, ну, по крайней мере так ей казалось. То ли положение полусидя этому способствовало, то ли таблетки и прочие лекарства, которыми ее денно и нощно пичкали, так действовали, но в большую часть времени в больнице она спала, пока не приходил кто-нибудь, чтобы предложить, например, пообедать – супом из одноразовой посуды и отвратительного цвета овощным пюре, перетертым так мелко, словно она, в довершение ко всему, лишилась как минимум половины зубов. Но зубы, как ни странно, были на месте, Лили-Роуз проверяла.
Сегодня же спать не хотелось, хотя день и был слишком насыщенным. Джонни, кажется, остался на ночь внизу, иначе она бы услышала, как брат поднимается в спальню, но сейчас это совершенно не заботило девочку. Пролежав, уставившись в потолок, обмусоливая события последних дней в тех подробностях, которые она только могла вспомнить, еще с час, Лили-Роуз решила, что с нее хватит. Телефон разбился, или просто куда-то делся, поэтому девочка включила компьютер. На ее запрос о последних авариях в нужном штате поисковик тут же выдал с полторы сотни результатов, но то, что было нужно именно ей долго искать не пришлось. Там были и картинки, и даже какое-то видео, снятое кем-то из очевидцев аварии. Несколько машин – и их собственная в том числе, были покорёжены основательно, остальным повезло больше. Если верить видео, образовалась огромная пробка. Ничего этого Лили-Роуз уже не помнила – когда все случилось, было уже слишком темно, а ей было больно и просто слишком страшно, чтобы задумываться о том, что аварии обычно влекут за собой пробки на дорогах.
Ни себя, ни Джонни, ни родителей Лили-Роуз на фотографиях не нашла, хотя машины скорой помощи были и на видео, и на фотографиях. Дальше следовали сами новости, которые особенно не отличались друг от друга, сколько бы она не читала. Как выяснилось, серьезно пострадавших было, кроме нее и Джонни, еще четверо, а кроме ее родителей никто не погиб. Мама погибла еще до того, как приехали спасатели, а папу даже довезли до больницы еще живым. Почему они его не спасли? Этот вопрос сводил с ума.
Когда Лили-Роуз почувствовала, наконец, что засыпает, за окном уже стало светать, а на соседских участках, она слышала, включился полив газонов. Спать было неудобно и Лили-Роуз пару раз просыпалась, но засыпала снова, пока, уже поздним утром, ее не разбудил звонок в дверь. Кто бы там не звонил, встречать гостей Лили-Роуз не намеревалась совершенно, как и общаться с кем бы то ни было в принципе, поэтому вниз даже спускаться не стала. И, пролежав, сверля взглядом потолок, еще с полчаса, Лили-Роуз решила вставать.
Ее зубной щетки в ванной не было, Лили-Роуз вспомнила, что она, вероятно, осталась где-то в машине, вместе с остальными вещами, или где-то еще, куда там это все привезли. Мама всегда покупала бытовые мелочи с небольшим запасом, но даже от мысли о том, что можно поискать новую щетку в родительской ванной Лили-Роуз начинало тошнить, поэтому девочка решила сократить утренние процедуры до минимума. Только сейчас, глядя в зеркало, Лили-Роуз вдруг обнаружило, что черное платье, в котором она была вчера на похоронах, не ее.
Внизу снова позвонили, уже в третий раз за сегодняшнее утро, и эти посетители начинали все больше раздражать девочку. Что им всем надо от них?!
Наверное, ему еще долго придется жить на первом этаже. Джонни передвигался на костылях, вернее, теперь уже на одном, но все равно чертовски неудобно. В больнице он обычно «путешествовал» на инвалидной коляске. Теперь уже ребро не болело так сильно и стало заживать, поэтому орудовать костылем, тем более с другой стороны тела, было проще.
Звонок снова прозвенел минут через пятнадцать. И зачем он открывает им всем?
Сейчас Джонни вдруг подумалось, что их дверной звонок очень похож на то, что он слышал как-то в больнице. Когда Джонни впервые выкатил из своего корпуса на улицу, какой-то мальчишка катался на велосипеде. Джонни еще не знал, что случилось с его семьей и пытался их найти. В приемной собственного отделения ему сказали, что его привезли на скорой, то есть ему следует спуститься в отделение неотложной помощи и поинтересоваться там.
К счастью, человечество давно придумало лифт. Удобнее было бы передвигаться на своих двоих, но выбора у Джонни не было. Ему даже пересаживаться в кресло было чертовски больно, когда напрягались мышцы рук, начинало болеть все тело.
- Прошу прощения. Вы бы не могли мне помочь? Меня вчера привезли на скорой помощи, моя семья попала в аварию. Их привезли в эту больницу? Моя фамилия Браун.
Его было не видно из-за стойки, поэтому Джонни приходилось приподниматься. Медсестры то говорили по телефону, то регистрировали новых больных и все время твердили, чтобы он подождал. И он ждал, уже чертову кучу времени ждал, и ему так никто и не мог сказать, что случилось с остальными.
Он провел добрых пол часа в ожидании только для того, чтобы узнать, что кого-то из пострадавших в аварии, прибывших с ним примерно в одно время, увезли в реанимацию.
И если сначала все казалось каким-то нереальным, и Джонни даже не мог поверить в то, что папа и мама не стоят возле его палаты в ожидании, когда он очнется, то теперь реальность медленно и верно опускалась на него. Ему даже думалось о том, что он мог остаться совершенно один, и эта мысль действительно пугала. Но он уже спешил найти отделение реанимации, чтобы найти хоть кого-нибудь.
Джонни поставил на стол очередное угощение.
- Я думал, это делают только на новоселье, - проговорил он сам себе и заковылял к холодильнику. Там, кажется, могла остаться кола, ему хотелось пить. В горле стоял неприятный ком, добрые соседи пытались подбодрить его, лишившись вчера продолжение похорон с угощениями и прочим. Но и Джонии, и уж тем более Лили-Роуз было совершенно наплевать на все эти официальные мероприятия и того, что о них в итоге скажут. Вот если бы мама устраивала чьи-нибудь похороны, она бы определенно сделала все совершенно иначе. Оставалось только надеяться, что она не стоит сейчас где-нибудь призраком и не смотрит укоризненно на своих детей, которые даже не захотели заказать цветы в дом и подать хотя бы бутерброды гостям.
В холодильнике все же оставалось пару банок колы. Не убиваемый напиток, вот уж точно. Джонни подхватил банку рукой и заковылял обратно на диван. А что еще делать? Телек что ли включить… В голове было совершенно пусто.
Переодеваться во что-нибудь чистое и свое Лили-Роуз не хотелось, несмотря даже на то, что платье болталось на ней, как на вешалке, а ткань была явно не предназначена для повседневной носки. Лили-Роуз даже не представляла, откуда оно взялось. Кто-то из медсестер принес его ей вчера утром и помог надеть, Лили-Роуз делала это молча, не желая вдаваться в какие бы то ни было подробности. К ним в больницу приезжали друзья родителей и кто-то из их знакомых, но от общения с ними девочка старательно отказывалась, поэтому большую часть времени претворялась спящей. Джонни тоже заходил, но и с братом Лили-Роуз разговаривать не хотелось. Она просто не знала, о чем поговорить, одна только мысль о том, что родителей больше нет доводила Лили-Роуз до очередной истрики так, что сбегались медсестры. Но все же, когда Джонни заходил - становилось как-то спокойнее.
Перед похоронами она особенно нервничала, несмотря на то, что за несколько дней в больнице всякая вера в сказку, светлое будущее и надежда на чудо растаяли без следа. Все казалось ей отвратительным. Омерзительно солнечная погода - как будто насмешка в такой день, улыбки их знакомых, которые говорили что-то, вероятно толкали сочувствующие речи. Лили-Роуз ни с кем из них так и не смогла заговорить, и даже внутренний голос и подсознание не пытали заикаться о вежливости и других ей подобных глупостях. Лили-Роуз понимала - наверное - что все эти люди пришли на похороны не просто так, и все же ей это не нравилось. Их речи, слова, воспоминания и слезы. Это была их с Джонни семья, это они имеют право скорбеть. Под конец Лили-Роуз себя так накрутила, что ушла в машину раньше времени.
Где-то за окном лаяла собака, что напомнило Лили-Роуз о том, что, вообще-то, домашний любимец есть и у них. Где он теперь, интересно? Должно быть, Добби забрал кто-то из соседей. Лили-Роуз по нему соскучилась, но отправляться на поиски была пока совершенно не готова. И, если честно, гулять с ним тоже. На них же теперь вся улица будет таращиться, как на прокаженных.
- Ты что, смотришь телевизор!? - этот простой факт отчего-то кажется Лили-Роуз очень странным, но девочка все же тоже усаживается на диван, невидящим взглядом уставясь в экран. Люди, улицы, все плывет перед глазами, вдумываться в происходящее ей ни к чему. В дверь снова звонят.
- Не открывай! - предлагает Лили-Роуз, - Пусть все проваливают. Что они вообще тут забыли?!
Джонни не мог бы сейчас назвать точный момент, когда узнал о смерти родителей. Все так смешалось, и мозг просто отказывался это помнить. Но ощущение внутри, конечно, не пропадало. Сначала он узнал о том, что умерла мама, когда Джонни наконец-то вышел на того, кто был хоть немного в курсе произошедшего. Вернее, вышли на него: в палату пришла полиция. Они начали задавать вопросы, как его зовут и с кем он был, какая машина. Потом оба офицера переглянулись, когда он спросил, что случилось с его родственниками.
Они-то и сказали Джону, что мать погибла на месте, и сейчас в морге, а остальные где-то тут, в больнице, но какого их состояние они сказать не могут. Больше на их вопросы парень ответить не смог. Казалось, он и дышать не мог, но легкие сами собой набрали воздух, и Джонни резко вздохнул, закашлявшись после.
Он не мог поверить в то, что мама умерла, просто не верил и все тут. Думал, что это какая-то ошибка, что полицейские просто перепутали. Понятное дело, слез у него тогда не было. Зачем плакать по тому, кто на самом деле не умер?
Джонни посмотрел на вошедшую сестру, ее голос прорезал тишину, и парень аж вздрогнул.
- А у тебя другие предложения? – проговорил он безэмоционально и снова отвернулся к экрану. Впрочем, сестра тут же присоединилась.
Но ведь правда, что еще можно делать? Себя совершенно некуда деть, а с мыслями о том, что родителей больше нет в живых, смириться сложно.
- Они все утро еду приносят, - проговорил Джон, не торопясь браться за костыли. Он протянул открытую баночку колы, из которой только что пил, сестре, чтобы поделиться. В дверь позвонили еще несколько раз, и, кажется ушли. А Джонни все же решил прогуляться до двери и хоть посмотреть в спину, кто же это был. Делать-то все равно нечего совершенно, а это хоть какое-то занятие.
Он подтянул к себе костыли и взобрался на них. Совершенно не привык передвигаться таким образом, потому каждый раз запутывался в собственных руках и ногах. Несмотря на возможные протесты, Джон заковылял к двери, посмотрел в глазок и все же открыл. Рядом с дверью стояла какая-то корзинка, накрытая клетчатой салфеткой. Не без усилий Джонни наклонился и приподнял ту за уголок. Кексы. Неплохо. Он втянул корзинку в дом.
- Ты есть вообще будешь? – проговорил Джонни, - Холодильник был пуст, но теперь у нас жрачки на целую неделю.
Он не хвастался, говорил все тем же ровным и безэмоциональным голосом. Пройдя к вешалке, Джонни достал пачку сигарет из своей куртки и вытянул оттуда одну штуку губами. Мама знала, что Джонни курит, но никогда не одобряла этого, хотя и не запрещала. Дома, правда, он никогда не курил, но теперь-то какая разница. Он щелкнул зажигалкой и вернулся на диван.
Автоответчик на телефоне мигал красной кнопкой, но Лили-Роуз было совершенно все равно, кто им звонил и какое сообщение отставил. Все, что им говорили в последние дни все равно сводилось к одному – их жалели, их утрате сочувствовали. Лили-Роуз, если честно, не понимала, откуда у всех этих людей берется столько слов, и почему они хотят их непременно высказать. Неужели кто-то думает, что ей станет легче, если поговорить? Лили-Роуз в это не верила, а поэтому даже и не пыталась с кем-то поговорить. Даже думать о случившимся было больно, в буквальном смысле – голова до сих пор периодически болела, хотя эта боль уже и не была такой, как в первые часы после того, как она проснулась в больнице.
Интересно, это когда-нибудь пройдет? Лили-Роуз не знала, как ведут себя люди, попадая в подобное положение. Ей как-то не доводилось об этом читать или смотреть фильмы – на подобное кино никогда не было времени, слишком уж много его уходило на тренировки и учебу. Почему раньше это казалось ей таким нормальным? Сейчас же даже мысль о том, что ей придется вернуться в школу или снова пойти на тренировку вызывала смешанные чувства. Где-то очень глубоко, подсознательно девочка понимала, что это случится, и все же всеми силами старалась не думать о том, что будет «потом». Ей было так плохо сейчас, что «потом» как-то переставало существовать.
Лили-Роуз, за неимением каких-либо предложений просто пожимает плечами – вернее тем, что не прибито намертво гипсом к ее телу. Телевизор так телевизор, ей совершенно все равно, девочка даже не силится понять, что за канал включен и что за программу сейчас транслируют.
- Зачем им все это нужно, - поставив колу на низкий столик перед диваном, Лили-Роуз, с некоторым опасением, провожает брата взглядом. Ей совершенно не хочется общаться сейчас с тем, кто за дверью, кто бы там не пришел в очередной раз. От одной мысли о том, что там, за дверью, кто-то есть, здоровая рука начинает дрожать, и Лили-Роуз зажимает ее между коленок. Но, к счастью, за дверью никого нет – там только корзинка с, очевидно, очередной порцией съестного сочувствия.
- Нет, я не хочу, - есть и правда совершенно не хотелось, хотя, если подумать, она и не помнила уже, когда последний раз ела что-то нормальное. Но сейчас Лили-Роуз об этом и не думала, какой в этом смысл?
Лили-Роуз не знала, что ее брат курит – они не так много общались в последнее время, или просто она никогда не обращала на это внимание, или он просто никогда не курил дома, но сейчас девочка не придает этому факту никого значения. Какая, в конце концов, разница.
В этом доме даже пепельниц не было. Когда Джонни сел обратно на диван, пепел пришлось стряхивать на столик рядом, на какую-то газету, откуда мама иногда вырезала купоны со скидками.
- Хотят казаться вежливыми и настоящими американцами, - ответил он, правда, и вопрос звучал больше риторический, и ответ получился совершенно очевидный. Зачем соседи высказывают им сочувствие? Приносят детям еду? Вот за тем, что считают, будто бы так будет правильно. При этом Джонни обычно недолюбливали все эти «правильные» американцы. То ли считали его бездельником, то ли просто странным. Джонни совсем не был похож на хорошего сына, которым можно гордиться. Не то, что его сестра, ею родители постоянно хвастались. И в учебе она преуспевала, и на тренировки ходила. Джонни ничем таким не занимался, и даже не мог определиться, чему посвятить себя хотя бы временно.
Во время пребывания в больнице Джонни много курил. Постоянно нервничал. Он сидел в инвалидном кресле, возле курилки и нервно скуривал сигарету за сигаретой, прежде чем направиться в морг на опознание. Черт, он даже не нашел других членов семьи, а ему уже надо идти на опознание собственной матери. И пусть Джонни был уверен, что это не может быть она, он все равно чертовски нервничал. Страшно ведь.
Когда Джон пришел в морг, ему помогли встать и посмотреть на лежащую перед ним женщину. Уже по реакции было понятно, что они не ошиблись, и это была действительно его мама. Полностью обнаженная, она лежала под белым покрывалом, и Джонни видел только ее мертвенно-бледное лицо и плечи. Они отмыли ее от крови, но подтеки на лице оставались, а на волосах запекшаяся кровь. Почему-то такие мелочи запомнились куда сильнее.
Он сел обратно в каталку и молча выбрался в другое помещение. Но все же полицейским нужно было услышать главное.
- Мистер Браун, это ваша мать? – допытывались они, и Джонни прохрипел жалкое «Да».
Противный ком тогда застрял в горле. Когда Джонни оказался на улице, он разрыдался. Не так, чтобы навзрыд и в голос. Слезы просто тихо текли по щекам, и он не мог их остановить. И не мог долгое время собраться с мыслями. Что он теперь должен сказать отцу? А сестре? Почему все это свалилось на него? А эти козлы даже помочь ему не могут.
Когда Джонни блуждал по больнице, он видел и других участников аварии. Стоило ли говорить, что именно их он и винил в случившимся? Злился, ругался, срывался. Они-то остались живы! Один ублюдок только кожу расцарапал! Паршиво, в общем.
Джонни тяжело вздохнул, хватаясь за пульт от телевизора и переключая канал. Никто из них все равно толком ничего не смотрел, вообще, казалось, телевидение в раз отупело. Больше ста каналов, а смотреть нечего. Джонни щелкал и щелкал пультом, и уже приближался ко второму кругу, когда в дверь снова позвонили.
Проснувшись тогда в больнице в первый раз, сразу после операции, Лили-Роуз словно бы оказалась в какой-то вакууме - все вокруг было белым, мягким и совершенно незнакомым, а сама она совершенно не могла понять, где и почему находится, что произошло и почему ей так больно. На лицо у нее была надета маска, она выглядела так, словно Лили-Роуз отрастила бы хобот - и на ощупь была такой же, по крайней мере тогда ей так оказалось, а еще - маска мешала нормально осмотреться по сторонам. Конечно, Лили-Роуз сразу поняла, что она в больнице - кроме маски, сделавшей ее похожей на слониху, Лили-Роуз обнаружила, что правая рука ее была плотно привязана к телу - так, что пошевелить ею не представлялось возможным, разве что кончиками пальцев. Рука, ко всему прочему, еще и болела, и боль усиливалась всякий раз, когда Лили-Роуз прикасалась к ней, даже едва ощутимо, здоровой левой рукой. Лили-Роуз попыталась встать - в целом, у нее даже получилось, но тут же что-то из приборов, которых Лили-Роуз сначала не видела и о существовании которых не догадывалась, запищало, и следом за этим отвратительным звуком в палату вбежала медсестра. Она уговорила Лили-Роуз улечься обратно, хотя зачем и почему от нее этого требуют девочка понимала с трудом. Потом вдруг воспоминания стали прибывать, как вода в реке после открытия шлюзов. Лили-Роуз вспоминала все, что было до аварии, саму аварию, хотя и весьма смутно, и потом, кажется, дорогу в больницу.
О том, что случилось на самом деле ей рассказали только через несколько часов. Когда пришел Джонни. Лили-Роуз показалось, что прошла вечность или даже больше, хотя на самом деле почти все это время она проспала, пока действовали лекарства. Лили-Роуз тогда впала в истерику - ей хотелось сорваться и убежать, вытащить из вены мешающий этому катетер, растолкать всех, кто оказался на пути - брата, врачей, медсестер, и оказаться где-то еще. Вообще-то, конкретного маршрута у нее не было - главное было сбежать, чтобы просто не слушать. Сколько она потом проплакала, как успокоилась и успела ли она что-нибудь наговорить Лили-Роуз даже смутно не помнила.
- Как будто бы от этого что-то изменится, - Лили-Роуз зло, с раздражением смотрит на дверь, за которой уже давно никого нет. Они ведь и правда все приходили, только чтобы отдать им эти свои подачки, и снова уйти с чувством выполненного долга. У них у всех там остался целый мир, без бед и горестей. Если бы она могла, Лили-Роуз тоже сбежала бы ото всего в какой-нибудь другой мир. Или просто вернулась назад - подумать только, всего какие-то считанные дни назад у них тоже был целый мир. Лили-Роуз все равно не понимала, отказывалась понимать, зачем все они сюда приходят - соседи, совсем близкие, с которыми у них почти общий участок и даже те, кого она и по имени-то помнит едва ли. До сих пор, если кому-то из их знакомых приходилось терять близких, все это в любом случае обходило Лили-Роуз стороной - все эти правила вежливости настоящих американцев ложились на плечи родителей, а ей - ей даже думать никогда не приходилось, что такое вообще бывает.
Лили-Роуз, совершенно машинально, пытается дернуть правой рукой, чтобы отогнать от себя сигаретный дым, наполнивший комнату, но ничего не выходит - потревоженное движением плечо только отзывается острой болью, и ей, так ничего и не добившись, приходится облокотиться на спинку дивана не перебинтованной половиной туловища, чтобы немного перевести дух и переждать, пока атаковавшая боль прекратится.
- Не впускай их! - снова повторяет Лили-Роуз, когда в дверь в который раз звонят, - Все равно они скоро уйдут, - куда им деваться-то, если в дом не впускают?!
Сейчас в голове было как-то пустовато, словно ее заполнил белый шум, и лишь изредка сквозь него пробивалось что-то: какие-то мысли, какие-то разговоры. В целом, Джонни держался молодцом. Видимо, это и было взрослением, ведь он в какой-то степени чувствовал ответственность за все происходящее. Он бы хотел все бросить и свалить куда-нибудь, как это часто бывало, когда родители еще были живы. Но теперь он так сделать не мог. Во-первых, сразу появлялась мысль о сестре. Что с ней будет, если он уйдет? В-вторых, пробивались и другие мысли. Об их доме, об их будущем. Черт, Джонни совершенно не хотелось об этом думать, но все эти дни, что он провел в больнице, круто поменяли парня.
Но если смерть матери была для него тяжелой, то воспринялась совсем не так, как смерть отца, немного проще. А все из-за того, что происходило дальше. Ведь когда Джонни узнал, что умерла мама, он был уверен, что отец еще жив, и он был жив. Об этом Джонни узнал чуть позже, когда нашел его. Оказалось, Браун-старший лежал в реанимации и был в очень тяжелом состоянии. Врачи сами нашли Джона и сказали, что его папа находится при смерти. Они начали издалека, рассказывали, что ему сделали и как пытались спасти, и прочее. А потом упомянули о том, что он отмечен как донор органов, и тут Джонни все понял.
- Нет, - коротко сказал он тогда, - Вы должны его спасать, а не расслабляться, только потому, что можете порезать потом его на части!
Он даже голос повысил, что бывало с ним очень нечасто. Дома Джонни почти не кричал, если только будучи подростком. Когда он подрос, его деланное спокойствие и неторопливые речи жутко бесили обоих родителей, если они начинали что-то выговаривать ему. Он, бывало, доводил их до белого каления.
В этот момент, когда он через больничное стекло мог наблюдать отца, утыканного всего какими-то трубками и проводами, подключенного к пикающим приборам, Джонни впервые подумал, что он мог остаться совершенно один, да еще и инвалидом. Тогда, буквально на пару секунд, ему стало жаль самого себя, но после выработанные за последние годы черты характера мизантропа быстро взяли вверх. Какое-то время Джонни еще думал, что отца можно было спасти, а потом ему пришлось сделать нелегкий выбор.
Но, на самом деле, когда все было кончено, и отец все же погиб прямо под аппаратами, выбор был не таким уж и сложным. Доктор говорил ему, что органы помогут вылечить нескольких людей, дадут им второй шанс, и прочее-прочее, но решение нужно принимать прямо сейчас, пока не пошли неотвратимые процессы тех самых органов. С одной стороны, врач был прав, отцу-то ведь ни печень, ни сердце уже были не нужны.
Джонни не стал заставлять сестру есть, хотя и возникла такая мысль. Он сам не помнил, когда последний раз хоть что-то брал в рот, кроме парочки энергетиков, паршивого кофе и кока-колы. Черт знает, сколько на всем этом можно было прожить, но Джон уж постарается подольше.
- Слушай, - начал Джонни, почему-то подумав, что он должен это сказать или попытаться как-то подбодрить сестру, что ли, - Они бы, наверное, не хотели, чтобы мы так… Ну, вели себя…
Конечно, он говорил о родителях, а не о соседях. Но в какой-то степени боялся произнести такие слова, как «мама», «папа» или «родители». Казалось, любое упоминание о них вызовет далеко не самые приятные чувства. В стадию смирения брат с сестрой явно еще не шагнули, хотя Джон был к ней чуточку ближе.
Кто-то из соседей застрял там, за дверью, на добрых пять минут – наверное, догадался, что дома кто-то есть, но гостеприимство сейчас ничуть не заботило девочку. Лили-Роуз хотелось бы закричать, чтобы – кто бы там ни был, пропалил, но промолчать и сделать вид, что она ничего не слышит, было проще. Все эти люди – соседи и знакомые, которые к ним приходили, злили ее и казались жуткими, отвратительными лицемерами – смотрят на них, и, скорее всего, думаю только об одном – «спасибо, что не я». Люди всегда так думают, когда где-то рядом случается беда. Если бы беда случилось не с ней, Лили-Роуз бы их вряд ли осудила, но сейчас все эти доброжелатели вызывали только раздражение. Когда в дверь перестали звонить и стучать, девочка с облегчением вздохнула – ушли, и хорошо. Могут больше не приходить, по крайней мере, она совершенно точно общаться ни с кем не собирается.
По телевизору показывали какое-то шоу – очередные его герои выясняли отношения, разбираясь в какой-то своей истории. Кажется, у кричащих друг на друга людей случилась какая-то драма, Лили-Роуз даже не улавливала сути происходящего, но от этого всего отчего-то хотелось плакать.
Лили-Роуз так бы и пялилась молча в телевизор, если бы Джонни не заговорил с ней. Девочка, конечно, сразу догадалась, что Джонни говорил об их родителях, но это было так неожиданно, что с полминуты она еще молча смотрела на брата, пытаясь собраться с мыслями, чтобы ответить. До сих пор она на эту тему еще не говорила ни с кем – разве что тогда, в больнице, но тогда она скорее просто плакала, и ничего внятного сказать не могла. Когда врачи или медсестры, или больничный психолог, который приходил к ней, пытались сказать хоть что-то, что касалось бы гибели ее родителей, истерика настигала Лили-Роуз новой волной. Также было и вчера на кладбище.
– Какая теперь разница, – отвечает, наконец, девочка. Она лично не видела совершенно никакой. Какая теперь разница, кто и что подумает об их поведении, будут ли шушукаться между собой соседи, что обсуждают там, в школе, ее учителя. Лили-Роуз на все это было совершенно наплевать, никаких желаний сейчас не возникало. Конечно, если бы она подумала о том, что сказали бы родители, глядя на все это – что сказала бы мама, если бы видела, что она спала прямо в одежде и не меняла ее уже больше суток, что даже не расчесывалась со вчерашнего дня, что Джонни курит прямо в комнате, что они даже не открыли соседям (но только однажды!)… Но обо всем этом Лили-Роуз даже не думала.
Его сестра всегда отличалась рассудительностью. По крайней мере, так говорила мама. Вот обычно, как оно бывает? Родители ставят старшего ребенка в пример младшему, чтобы тот пытался быть похожим и стал таким же молодцом. В их семье все было наоборот. После того, как Лили-Роуз подросла, Джонни то и дело слышал, какая его младшая сестренка умница. Сначала все начиналось невинно, ну потому что сестра была совсем мелкой. Но чем старше она становилось, тем чаще Джонни слышал об ее целеустремленности, усидчивости, талантах. Короче, мама с папой получили себе такого ребенка, которого они всегда хотели.
Джонни пожал плечами, в некоторой степени соглашаясь с брошенной сестрой фразой. Сейчас они оба были похожи на амеб, которым не нужно совершенно ничего.
Несколько дней Джонни больше не приставал с попытками заговорить, потому как и сам не особо жаждал налаживать контакт. Они раньше не особо общались-то из-за большой разницы в возрасте и теперь, кажется, не стремились начинать. Домашний телефон был переключен в режим автоответчика, потому что в какой-то момент Лили-Роуз чуть не швырнула его об стенку, что Джонни удалось чудом его спасти. Но это ему было наплевать, звонит кто-то на телефон, в дверь, орет под окнами. Игнорировать у него выходило отлично, что ни один мускул на лице не дергался. Нервы у сестры оказались слабее.
Где-то на задворках сознания крутились мысли, что, наверное, Лили-Роуз пора было идти в школу. Рабочая неделя началась с похорон, допустим, они могли бы дать ей несколько дней отдохнуть, но неделя уже подходила к концу. Но и на это Джонни забил, даже не заставляя сестру куда-то идти и что-то делать. Удивительно, но такая «ответственная, устремленная и тыды» вдруг перестала таковой быть.
Звонки продолжали поступать, и теперь телефон постоянно мигал лампочкой автоответчика, то и дело напоминая о себе, но внимания на него никто не обращал.
Прошла неделя с похорон, прошли выходные. Автоответчик все так же мигал, пока не заговорил о том, что переполнен и пора бы его уже почистить. Впервые Джонни все-таки решил послушать, что там. Сообщения о соболезнованиях безвозвратно удалялись тут же, сообщения от дальних родственников слушались вполуха и тоже терлись. Со школы все-таки звонили, сначала, чтобы поинтересоваться, как у Лили-Роуз дела, все ли с ней в порядке, да и учитель с директором тоже захотели высказаться, что-то рассказывали. Потом начались обеспокоенные звонки о том, когда Лили-Роуз придет в школу, и эти звонки становились более настойчивыми.
«Здравствуйте, меня зовут Мария Джонсон, я из службы опеки. Перезвоните, мне пожалуйста», - и голос продиктовал номер. И это уже стало интересно. Джонни выудил из потока еще пару сообщения этой Джонсон, которая, конечно же, тоже высказывала беспокойство о том, что на ее звонки не отвечают и не перезванивают. Последнее сообщение, которое удалось найти Джону датировалось вчерашним днем, и в нем говорилось, что эта женщина навестит их сегодня в три часа дня. Джонни посмотрел на часы, на которых было уже без десяти три, и стрелки как-то по-особенному быстро начали приближаться к этой цифре.
«Ой-ёй», - тихо произнес Джонни, затушив сигарету в чашку, которая теперь служила его пепельницей.
С похорон прошло уже полторы недели или около того – Лили-Роуз, если честно, потеряла счет дням и перестала ориентироваться во времени как таковом. Они или спала, или плакала, или просто ничего не делала – в буквально смысле. Лили-Роуз не хотелось ни читать, ни смотреть телевизор, ни – Боже упаси – гулять, за все это время на улицу девочка так ни разу и не вышла, даже чтобы погулять с собакой. Кажется, с Добби гулял Джонни, или, может быть, пес делал свои дела прямо во дворе, Лили-Роуз все это совершенно не заботило. Время суток тоже перестало иметь какой-либо смысл – Лили-Роуз просыпалась то глубоко за полночь и, понимая, что выспалась, вставала, то среди дня. Наручными часами она не пользовалась, а телефон, разбившийся в аварии, так и не был заменен на новый. Она ни с кем все еще не общалась, когда пришел кто-то из ей подруг – Лили-Роуз не помнила уже, кто именно, девочка не нашла ничего лучшего, кроме как претвориться спящей.
Даже с Джонни они почти не разговаривали, а в некоторые дни Лили-Роуз, так и вовсе, ни разу не выходила из собственной комнаты и не встречалась с братом. Иногда ей бы хотелось о чем-нибудь поговорить, но мысли в голову лезли очень однозначные, но сил говорить о родителях, их смерти или о том, как им теперь быть девочка в себе все еще не находила. Джонни – ей так казалось – тоже этого не очень-то и хотелось.
Им постоянно кто-то названивал, Лили-Роуз казалось, что чертов телефон трезвонит денно и нощно и в какой-то момент, схватив его, девочка уже было замахнулась, чтобы кинуть трубкой прямо в стену, но Джонни каким-то образом успел перехватить разрывающийся от звонков аппарат. Больше телефон не звонил, но через несколько дней стал настойчиво требовать очистить голосовую почту. Конечно, эти требования ничуть не волновали девочку.
Лили-Роуз жила исключительно на автомате – чистила зубы, принимала душ, переодевалась и скидывала грязную одежду в корзину для белья. Переодеваться было неудобно тяжело – плечо все еще болело, хотя уже не стреляло при каждом, даже самом легком движении. Кое-что из ее одежды пришло в негодность, потому что пару раз, когда футболку не удалось стянуть с себя нормальным, человеческим способом, Лили-Роуз просто разрезала ее вдоль плеча сломанной руки.
Она даже ела на автомате, если не забывала об этом вообще. Откуда в холодильнике берутся продукты, покупает ли что-то Джонни или они все еще питаются соседскими подачками, Лили-Роуз не знала.
- Привет, - поздоровалась девочка, в первый за сегодня раз спустившись в кухню. Лили-Роуз открыла холодильник, с полминуты молча рассматривала все, что там было, а потом достала молоко.
- Ты слушаешь почту?
Наверное, как хорошему брату, Джонни следовало беспокоиться о сестре. Она была младше, и вообще никому не пожелаешь потерять родителей в пятнадцать лет. Это даже не так страшно, чем потерять их еще раньше – в младенчестве, в детстве, лет в десять дети переживали, кажется, куда проще, чем подростки. Но Джонни не мог заставить себя даже на попытку хоть как-то подбодрить сестру. Во-первых, потому что не хотел. Не из-за жестокости или злобы, просто не хотел, это казалось таким глупым. Во-вторых, потому что сам не знал, что мог бы сказать. Кроме всякой философщины в голову ничего не приходило.
Можно сказать, что со временем Джонни свыкся со смертью родителей. Это могло прозвучать странно, но ведь люди привыкают ко всему. Даже к смерти близких людей. Джонни понимал, что им теперь придется как-то жить дальше, правда, ответственность все равно не спешила навещать его. Он не занимался ни наследством, ни бумагами, даже работу еще не искал. И совершенно ничего не делал, кроме того, что периодически смотрел телек, что-то ел, заказывая продукты, ведь ходить по магазинам самому не позволяла нога, и выпускал пса на улицу, совершенно не заботясь о том, что тот попадет под машину или нагадит где. По этому поводу даже приходили соседи, первое время стучали, потом оставляли записки, даже что-то кричали через дверь, но быстро успокаивались, вспоминая о трагедии. Или вообще – перешептывались типа «Там же остались только дети, а родители умерли» или «Этому парню бы надо уже прийти в себя, бедная девочка, с таким бездельником жить, что с ними будет вообще». И всякое разное, на что Джонни совершенно не реагировал.
- Оказывается, к нам сегодня должны прийти из социальной службы, - сказал Джонни, когда сестра обратилась к нему, - Минут через десять.
А вот это сложно было просто игнорировать, потому что ничего хорошего не предвещало. Джонни скептично осмотрел помещение. Ладно, в комнатах у них, скорее всего, тоже бардак. Родительскую же комнату еще никто так и не открывал после их смерти. Но ведь никто подниматься на второй этаж не будет, а здесь… Прямо было видно, что жители дома не очень любят чистоту. Пусть это и не правда, но в данный промежуток времени на первом этаже было довольно накурено, стопками возвышалась грязная посуда, на поверхностях были какие-то пятна от чашек и крошки. В гостиной все выглядело примерно так же. И все-таки первым делом окурки полетели в мусорку и, хромая, Джонни открыл окно, чтобы проветрить.
В довершении ко всему с заднего двора ворвался Добби с грязными лапами, следы от которых тут же были оставлены на полу.
- Че-ерт, твою же мать, долбанный ты пес, - устало проговорил Джонни, пусть и не злобно совсем.
Честно говоря, Лили-Роуз понятия не имела, что вообще происходит во внешнем мире. Весь ее мир сосредоточился в четырех стенах собственной комнаты, да и в той девочка еще на прошлой неделе задернула шторы, потому что в какой-то из дней ей пришлось лицезреть соседей внизу, во дворе. Конечно, к ним уже давно не ходили так, как в первые пару дней после похорон – может быть потому, что всем надоело, или потому, что никто все равно не отвечал – по крайней мере, Лили-Роуз этого не сделала ни разу, а за Джонни она не следила. Ее обществом в этим дни стал Добби, и компании собаки Лили-Роуз хватало. Компьютер она больше так и не открывала, только тогда, в день похорон, когда читала новости об аварии их родителей. Иногда Лили-Роуз смотрела телевизор вместе с братом, но девочка даже не вдавалась в подробности того, что именно смотрит – старые записи шоу Опры, какой-то бесконечный сериал с однотипными актерами и бесконечной рутиной из серии в серию, чемпионат по теннису. В какой-то день, листая каналы, Лили-Роуз случайно наткнулась на соревнования по легкой атлетике – пару секунд девочка присматривалась к знакомым лицам, а потом просто переключила канал. Она тоже могла бы быть там. Мама записала бы это соревнование на память, как делала сотни раз раньше. Но там ее не было.
Лили-Роуз так и осталась стоять у холодильник с молоком в руках, с удивлением глядя на брата. За эти неполные две недели ее мир стал настолько крохотным, Лили-Роуз настолько отвыкла от вмешательства посторонних и необходимости что-то делать и с кем-то разговаривать, что смысл сказанного дошел до нее не сразу.
- Какого черта? И что мы теперь должны делать?
Если бы Джонни не взялся выкидывать окурки, не открыл окно, чтобы у них стало слегка свежее, а в коридоре не залаял бы Добби, она бы просто ушла к себе в комнату. Простояв так, не шевелясь, еще минуту, Лили-Роуз все же вернула молоко обратно в холодильник, так и на налив себе ничего. На кухне было грязно – не так грязно, как, бывает, показывают в передачах про тех, кто хранит у себя дома весь ненужный хлам, но чистая посуда должна была вот-вот закончиться, а места в раковине уже не осталось. Заглянув в посудомойку и обнаружив, что там пусто, Лили-Роуз, одной рукой, стала складывать туда все подряд – тарелки, чашки, стаканы. Процесс этот шел медленно – потому что она не спешила, и потому, что одной рукой делать все это было неловко и непривычно. Убрать все Лили-Роуз не успела, в дверь позвонили. Открывать незваному гостю девочка не собиралась – предоставила это брату.
За все это время Джонни и сам не стремился выходить на улицу. Ходить ему вообще-то было не очень удобно. Он хромал, и приходилось постоянно опираться на костыль – жутко неудобно. Таким образом не только остаешься с одной ногой, но еще и с одной рукой.
Большой синяк на лице уже стал проходить, и теперь кожа на его месте приняла неприятный сине-зеленый оттенок, еще немного и будет желтеть.
К нему заходили друзья или звонили, иногда он даже отвечал по телефону. Разговаривал, но, в основном на пороге или во дворе.
На самом деле у Джонни было не много-то друзей. Он куда менее общительный, чем когда-то была его младшая сестра, и вполне походил на мизантропа. А те друзья, что имелись, являли собой примерно такой же вид и характер философствующих бездельников.
Джонни так прямо на вопрос и не ответил. Он не знал, что теперь делать, но здравый смысл и пугающее название «социальная служба» подсказывали, что надо привести все в порядок. Что подразумевалось под порядком – вопрос спорный, и было бы у Джонни больше времени, он бы обязательно порассуждал на эту тему.
- Ты еще несовершеннолетняя, - констатировал факт Джон. Он никогда раньше не вникал в законодательство об опеке и попечительстве за ненадобностью, но опять же, решил прислушаться к здравому смыслу, - Я не знаю, что им нужно, но придут по твою душу.
Джонни успел взять собаку за ошейник в надежде выгнать нерадивого пса вновь во двор, но не успел, как в дверь позвонили.
- Черт, - выговорил парень, - Черт, как можно быть такой пунктуальной.
Добби так и остался пачкать лапами кухню, к тому же еще залаял от звонка, хотя последнее – типичное собачье поведение, сейчас почему-то чрезвычайно раздражало.
- Добби, заткнись, - злобно выругался Джонни. Ему снова нужно было ковылять до входной двери. Сестра могла бы проявить больше сочувствия по этому поводу. Правда, за эти пару недель Джонни даже привык пользоваться своим костылем, и выглядел уже не так чрезмерно неуклюже, как в первые дни. Но пока доковылял, в дверь позвонили еще раз.
- Здрасьте, - Джонни открыл дверь и уставился на женщину. Ей оказалось около сорока лет, в неплохом костюме, среднего телосложения. По меркам Джонни – невысокая, но для него такими были многие.
- Здравствуйте, меня зовут Мария Джонсон, я из службы опеки, - отрапортовала женщина с точно такой же интонацией, что и на автоответчике, - А вы – Джон Браун, верно? – она, в свою очередь, уставилась на Джонни. Выглядел он не лучшим образом, давно не брился, и рыжеватая борода отросла лохматыми клочками, - Сочувствую вашей утрате, мистер Браун. Я бы хотела поговорить о вашей сестре. Могу я войти?
Она была до зубного скрежета вежливая. И Джонни только посторонился, чтобы впустить ее в дом.
- Наверное, они всегда такие, - безразлично пожала плечами девочка, когда в прихожей раздался звонок. Эта дама и в самом деле пришла минута в минуту, словно стояла бы под дверью в ожидании.
Лили-Роуз даже в голову не пришло помочь брату и открыть дверь, чтобы впустить эту, как ее там, женщину из социальной службы. Меньше всего девочке хотелось сейчас с кем-то общаться, и уж тем более душеспасительные беседы с посторонними, пришедшими по ее душу, не вызывали у Лили-Роуз никакого энтузиазма. О чем они вообще могут говорить? Лили-Роуз мутило уже от одной мысли о том, что ей придется выслушивать нотации о том, что жизнь продолжается, а со случившимся она просто должна смириться. Как будто бы она могла!
Когда внизу раздался чужой голос, заглушаемый звонким лаем Добби, Лили-Роуз уже захлопнула дверь своей комнаты на втором этаже. Пусть Джонни сам с ней разбирается, в конце концов, ему лучше знать, что говорить в таких случаях.
Лили-Роуз, закрыв глаза, прижалась спиной к двери. Ей не было слышно, о чем эта женщина говорит с ее братом, да и на самом-то деле было все равно. Где-то в глубине души Лили-Роуз понимала, что так нельзя, но ей так хотелось послать все к чертям и не делать вообще ничего. Девочка открыла глаза и обвела взглядом комнату - наверное, здесь тоже стоило бы прибраться – мама бы с ума сошла, увидь она такое в своем доме. Окурков здесь, конечно, не было, но о том, чтобы открыть окно и проветрить, протереть пыль или сменить постельное белье Лили-Роуз как-то не задумывалась.
Мария Джонсон отработала в социальной службе уже добрых пятнадцать лет, за эти годы видела многое, так что удивить женщину было не так-то просто. Иногда ситуация была такова, что социальные работники, опасаясь за свою безопасность, были вынуждены вызывать полицию, просто чтобы войти в чей-то дом. Обычные проверки этого требовали не так часто, но вот когда детей изымали – например, из семей мигрантов, перестраховка частенько была крайне необходимой мерой. В этот раз у миссис Джонсон были совсем другие цели, по крайней мере пока что.
Снаружи это был чистенький и аккуратный дом – такой, как и большинство в этом районе. В два этажа, ставни, увитые диким виноградом, неброского цвета. Газон, правда, был явно давно не стрижен, а почтовый ящик забит почтой так, что того и гляди лопнет. В доме ее встретил громкий собачий лай и запах помещения, в котором явно и часто курили. Женщина даже носом не поморщила, решив, что этот комментарий оставит на потом.
-Мистер Браун, где мы могли бы поговорить? Ваша сестра сейчас дома? С ней мне тоже необходимо поговорить, вы можете присутствовать, если хотите. Вы не получали моих сообщения? – ее в этом доме, судя по всему, явно не ждали – обычно к приходу социальных работников все… приводили в порядок и по крайней мере старались создать видимость благополучия.
- Мистер Браун, - женщина садится и открывает папку с документами, - Мне нужно обсудить с вами опеку и то, как все будет дальше. Вы же планируете оформлять опеку над сестрой? Вы должны были получить необходимые документы по почте, но, - женщина вспомнила почтовый ящик у дома, - Полагаю, вы их еще не видели. Я дам вам еще один экземпляр всех документов и инструкций, но у вас нет времени на то, чтобы тянуть.
Джонни словно кожей чувствовал оценивающий взгляд этой женщины. Не только на нем самом, но и на том, что творилось вокруг. Возможно, это было не так (что вряд ли), но Джонни все равно казалось именно это. С другой стороны, пока он совершенно не понимал, к чему это может привести. Здравый смысл подсказывал, что все дело в сестре, но вот что именно от них хотят – еще не знал.
- Проходите в гостиную, - разрешил он, мысленно добавив, что там чище. Ему приходилось опираться на костыль, ходить еще нельзя будет несколько недель, так что все эти телодвижения в принципе давались ему не очень легко. Синяки на его теле начали желтеть и болели уже не так сильно, как раньше, от каждого движения, а лишь в случаях, если Джонни неуклюже ударялся или спотыкался «из-за этой дурацкой штуковины», которая теперь помогала ходить. Наверное, столько мата в стенах этого дома при жизни родителей никогда и никто не произносил, но Джонни ругался довольно часто.
- Сейчас, я только собаку выпущу, чтоб не мешался, - все это время Добби лаял на незнакомку, так что пришлось по возможности наклониться и взять пса за ошейник, чтобы выпроводить его снова на задний двор.
- Мы не проверяли автоответчик, если вы об этом, - пробубнил Джонни, вернувшись, - Все эти люди, которые хотят выразить свои соболезнования, немного… бесят, - он никогда особо не волновался о том, что слова могут прозвучать грубо или некстати. Иногда и вовсе ударялся в неуместные философствования о человеческой природе. Впрочем, начитанность помогала совсем уж не ударить в грязь лицом.
Джонни встал возле дивана, раздумывая, стоит ли ему присаживаться, или все это долго не продлится. Стоять ему было удобнее, все эти действия: садиться, вставать, садиться – причиняли множество дискомфорта. Нога не сгибалась из-за гипса, так что и садиться было неудобно, так же, как и подниматься с дивана, поэтому Джонни предпочитал меньше двигаться.
- А это обязательно? – спросил Джон, когда женщина заговорила об опеке. Все эти формальности были так далеки и размыты, к тому же у Джонни были собственные суждения, - Она же моя сестра, в чем проблема?
Мария Джонсом многое повидала за те годы, что работала представителем социальных служб. Женщина любила свою работу, какой бы утомительной та временами не казалось и какие бы сложности она не приносила. Как и каждый социальный работник, во главу угла она ставила интересы несовершеннолетнего, по той или иной причине оставшегося без официального опекуна и теперь нуждавшегося в новом законном представителе. Ни один случай не был похож на предыдущий, но богатый опыт за плечами, а так же осторожности и внимательность помогали принимать почти всегда безошибочные решения.
- Да, конечно, - совершенно нейтральным, ничего не обещающим и ни на что не намекающим тоном соглашается женщина. Она многое могла бы сказать по этому поводу, но пока что не считала нужным делать поспешных выводов. Горе, когда оно приходит неожиданно, еще и не так влияет на людей.
- Ваша сестра дома? С ней мне тоже нужно будет поговорить. Нам сообщили из школы, что она там еще не появлялась. Полагаю, вы об этом знаете и этому есть объяснение, но все же.
Мария Джонсон оглядывает гостиную, в которую ее пригласили войти. Здесь не убирались достаточно давно, чтобы можно было назвать все это "бардаком", но все же это не было тем бардаком, той запущенностью, которую ей приходилось наблюдать иногда в по-настоящему тяжелых случаях. Этот дом явно любили, по крайней мере когда-то, и за исключением некоторых мест, вроде ковра, дивана и столика перед ним, он все еще хранил тот уют, который тут раньше создавался.
Женщина дожидается, пока ее собеседник тоже устроится.
- Ваша сестра несовершеннолетняя и ей нужен официальный представитель. Кроме вас у нее кто-то есть? - спрашивает женщина. Возможно, этот молодой человек не собирался брать на себя такую ответственность, и имел на это законное право, о чем женщина считает нужным тут же сообщить ему:
- Вы не обязаны брать на себя эти обязательства, но тогда ваша сестра перейдет под опеку государства и ей найдут другого опекуна.
Женщина встречалась и с таким - у ребенка, случается, были родственники, но им он был не нужен, поэтому ему подбирали приемную семью или альтернативный вариант, заведение, в котором он мог воспитываться до возраста совершеннолетия.
Подобные люди, задействованные в государственном аппарате, казались бездушными машинами. Джонни вообще сомневался, что они умели сопереживать. С одной стороны, это совершенно нормально, ведь каждый день видишь всякое. С другой, ну иногда нельзя быть настолько черствым и непробиваемым.
На комментарий про школу сестры Джонни смолчал. Отвечать ему было нечего. Да, не ходила, да и кому вообще захочется туда ходить, особенно, после столь сильного потрясения? Джонни и не пытался отправлять туда сестру, довольно беспечно полагая, что ничего страшного не произойдет. Когда он сам учился в школе, то довольно часто ее прогуливал. Нельзя сказать, что последствий совсем никаких не было, но уж точно от этого никто не умер.
Джонни только пожал плечами, если эта женщина хочет поговорить с Лили-Роуз, пусть сама с ней разбирается. Казалось, сестра большую часть времени просто игнорирует присутствие в доме хоть кого-то живого. Они почти не общались, а если и перекидывались короткими фразами, то только по делу и раз в несколько дней.
- Нет, у нас никого нет, - отозвался Джонни, до этого момента он так и не присел ни на диван, ни на кресло, но теперь опустился на подлокотник – так было проще, чем полностью садиться. Ногу он вытянул, другой возможности все равно не имел.
- И какого опекуна ей найдут? – поинтересовался Джонни. До этого момента он даже не задумывался о дальнейшей судьбе сестры. Да и вообще странно – взять и забрать ее из родного дома при наличии старшего брата. Это было так… неестественно.
В общем, Джонни был явно не из тех, кто мог принимать решения в считанные секунды. Ему нужно было время, и это время вовсе не минутами отсчитывалось и даже не часами. Сейчас он не знал, что делать и просто слушал, что говорят.
Отредактировано Johnny Brown (2018-05-31 11:49:24)
[nick]Maria Jonson[/nick][status]Все лучшее детям. [/status][icon]http://sg.uploads.ru/t/UwKJR.jpg[/icon][area]Северный Бронкс[/area][info]<br><hr>45, социальный работник [/info]
Если бы Мария Джонс принимала близко к сердцу каждый случай и беду каждой отдельно взятой семьи – она давно уже отказалась бы от этой работы, но если бы женщина с безразличием относилась ко всему, с чем ей приходится сталкиваться – не проработала бы здесь и недели. Несмотря на то, что система была давно отработана до мелочей и практиковалась уже годами, каждый случай, привлекший внимание социальных органов, рассматривался отдельно, и внимание уделялось многому – самой ситуации в целом, ее продолжительности, возможной перспективе, подноготной действующих лиц, желаю ребенка, в конце концов, если он вообще уже мог чего-то осознанно желать. Не то, чтобы это желание всегда непременно учитывали, но, так или иначе, принято было считать, что система работает в интересах ребенка.
- Если у ребенка нет родственников, готовых стать опекуном, обычно мы обращаемся к кому-то из его ближнего окружения. Учителя, тренер, соседи, родители близких друзей. Если и среди них никого не найдется, ей подберут приемную семью, соответствующую всем нашим требованиям и готовую ее принять, - прямо пояснила женщина.
– Пока что мы не рассматривали потенциальных семей для вашей сестры, - обычно этого не предполагалось при наличии близких кровных родственников, но Мария Джонсон видела немало тех бабушек, теть и дядь, кому не было дело до ребенка, - Но требование для всех стандартные. Эти люди должны иметь возможность содержать ребенка или нескольких детей, не иметь проблем с законом...
«Какого» - было понятием достаточно расплывчатым, все приемные родители были разными, как и все кровные. Кто-то жил очень обеспеченно, любил отдых в грах и заграничные поездки, кто-то считал, что командные игры помогут их приемным детям стать настоящей семьей. Кто-то воспитывал одного приемного ребенка несколько месяцев, а затем усыновлял его и больше никогда не брал других детей. Другие были готовы принять ребенка не несколько месяцев, недель или даже дней. Были те, кто брали только малышей и те, кто охотно принимал подростков. Приемные семьи, конечно, были несколько менее разнообразными, чем кровные, но, в отличие от кровных, к ним выдвигались определенные требования, одинаковые для всех.
Отредактировано Lily-Rose Brown (2018-04-08 16:23:34)
Вся эта волокита была чужда Джонни. Если бы не его родители, он и о медицинской страховке бы никогда не подумал, а тут на него взваливалась такая большая проблема как оформление опекунства. Или отказ от него. Да и все остальные «бумажные проблемы», которые вдруг возникли, когда родители погибли.
Джонни стоило больших усилий для того, чтобы организовать похороны. На самом деле, этим не столько занимался он сам, сколько вежливый дядечка, который подошел к нему еще в больнице. Джонни соглашался почти на все, что тот ему предлагал, или тыкал пальцем в нужные гробы или венки. Друзья родителей, а те были достаточно общительными людьми, тоже старались помочь Браунам. На похоронах Джонни и моргнуть не успел, как в его кармане оказалось несколько чеков от особенно близких друзей, которые считали своим долгом как-то помочь, проявить участие, но не могли найти иного способа и иных возможностей. В этом мире деньги являлись хорошим средством коммуникации, вот только для Джонни они никогда не имели значения.
Он вообще воспринимал все это как нечто низменное и недостойное внимание. Правда, и отец, и мать не уставали напоминать Джонни, что он уже достаточно взрослый и пора оставить «юношеские замашки» в стороне, посмотреть на реальный мир и найти в нем свое место. Да и вообще все то, что обычно говорят родителям дети.
Он и с сестрой не был никогда особенно близок, та была словно из другого мира, из родительского: умница, красавица, общественно полезная личность, не то, что он сам.
А тут они словно поменялись местами. Теперь Лили-Роуз ничего не интересовало, а ему приходилось с головой окунаться в эту говяную действительность.
- У меня есть время подумать? – тихо спросил Джонни. Не то, чтобы он совсем не хотел отвечать за сестру, он вообще об этом до сих пор не задумывался, живет и живет рядом – ведь так и должно быть.
Совсем позабыв о том, с кем общается, и что еще десять минут назад пытался избавить эти комнаты от запаха сигарет, Джонни достал из кармана пачку и тут же попытался закурить.
[nick]Maria Jonson[/nick][status]Все лучшее детям. [/status][icon]http://s9.uploads.ru/PvTwI.jpg[/icon][info]<br><hr>45, социальный работник [/info][area]Северный Бронкс[/area]
Принимать решения в самом деле было не так уж просто, как оно могло бы показаться, да и наверняка казалось, со стороны. Сколько раз Мария слышала, что она ломает чью-то жизнь? Сколько раз ей угрожали прямо в суде родители, только что лишенные прав на собственных детей? Миссис Джонсон давно перестала вести всему этому учет. Но вот многих детей женщина помнила до сих пор. Кончено, особенно сильно въедались в память те, кому досталось от жизни особенно.
Судя по той информации, которая была у нее, по ухоженному, неплохому домику в приличном районе, по тем данным о погибших Браунах, которые ей передали, этим двоим до сих пор от жизни не особенно-то доставалось, но увы, бывает и так.
- Хорошо, - женщина кивает, - Я свяжусь с вами в понедельник утром. К этому времени вы должны будете определиться с решением. Я оставлю вам все документы, там написано, что вы должны предоставить. Если возникнут вопросы, можете связаться со мной или дежурным социальным работником. Вопрос молодого человека совершенно не удивляет женщину, хотя кое-то он, конечно, значит. А именно то, что уже сегодня она начнет готовить документы на тот случай, если он решит не брать опеку над девочкой.
Вопрос с курением прямо в доме женщина решила сейчас не поднимать - ей и без этого было откровенно понятно, что курят прямо в доме. Принято ли это здесь в принципе, или это следствие трагических событий последних дней, женщина не знала. Но это, в любом случае, сейчас было не самым критичным вопросом, который стоило бы поднимать немедленно. Конечно, будь в доме младенец или маленький ребенок, она бы отметила недопустимость подобного, но не сейчас. Сейчас здесь были более насущные проблемы, с которыми требовало разобраться. Эта девочка, судя по всему, до сих пор не появлялась в школе, врачи ее тоже больше не видели с тех пор, как Браунов выписали из больницы, на телефонные звонки, от кого бы они ни были, здесь судя по всему не отвечали.
- С вашей сестрой мне тоже нужно поговорить. Ей еще нет шестнадцати, поэтому вы можете присутствовать, если хотите. Если никто из взрослых родственников не может присутствовать, обычно мы приглашаем кого-то еще из знакомых, но, полагаю, сейчас это не обязательно.
Джонни глубоко вздохнул. Если честно, он привык отстраняться от подобных проблем, и сейчас уже думал, как бы так увильнуть, чтобы ничего делать не пришлось. Даже думалось, что эта государственная машина не такая уж настырная. Придет разок и отстанет.
Конечно, он так же подозревал, что сама по себе проблема не исчезнет. Нужно будет сделать выбор и подписать необходимые документы. Но, как человек, привыкший все откладывать и прокрастинировать, Джонни уже хотел отстраниться от всех этих проволочек.
- Как хотите, - пожал он плечами, когда эта женщина захотела оставить ему все документы. И снова пожал, когда она захотела поговорить с сестрой.
- Она, наверное, в своей комнате, - ответил Джонни, - Я не буду подниматься, - он похлопал себя по гипсу. Эта штука чертовски усложняла жизнь и на самом деле заботила его куда больше, чем документы, которые ему навязывали, - Вторая дверь справа, - подсказал Джон, чтобы гостья не слонялась туда-сюда.
Комната родителей все еще оставалась нетронутой. Кто-то, то ли сам Джон, то ли его сестра, просто закрыли дверь. Там осталось все точно так же, как оставили родители – ничего не тронуто.
Джонни знал, что придет момент, когда ему нужно будет войти туда и разобрать вещи, но этот момент так же откладывал. Возможно, ему удастся отложить его на год или около того. Сейчас, задумавшись об этом, ему представилось, как Лили-Роуз была бы недовольна, если бы он сейчас вошел в комнату и стал копаться в вещах.
В любом случае, у него будет время потом. Сейчас гипс на ноге, и на второй этаж ходить тяжело, что пришлось окончательно перебраться на первый.
Лили-Роуз было, честно говоря, совершенно все равно, кто эта женщина, пришедшая в их дом. То, что она пришла из опеки вовсе не добавляло ей значимость в глазах девочки. С какой бы целью она не явилась, общаться с ней Лили-Роуз совершенно не хотелось, поэтому она просто надеялась, что общества Джонни незваной гостье будет вполне достаточно, и, вдоволь поболтав с ее братом, она просто уйдет отсюда. В конце концов, от нее-то она что хотела услышать? Прислушиваться Лили-Роуз даже не пыталась. Звукоизоляция в их доме была достаточно хорошая, так что разговоров внизу Лили-Роуз не слышала, к тому же, дверь в ее комнату была закрыта, а доносившийся из-под окна лай заглушил бы их в любом случае. Добби было жалко, псу уже явно наскучило гулять по двору в одиночестве, так что тот принялся лаять, в надежде воззвать к тем хозяевам, что у него остались, но спускаться вниз, чтобы спустить собаку, девочка не собиралась. По крайней мере до тех пор, пока эта женщина из опеки не уйдет.
К дикому сожалению девочки, уходить эта женщина не стала – прошло от силы минут двадцать, когда на лестнице раздался стук каблуков. Вывод было сделать не сложно, на верх поднимался явно не Джонни, кажется, брат вообще не поднимался наверх в последнее время, да и каблуков тоже не носил. В дверь постучали, и Лили-Роуз вдруг подумала о том, что даже если она не откроет – хуже уже не станет. В конце концов, она не обязана ни с кем разговаривать. И все же, выждав, наверно, не меньше полутора минут, девочка неохотно поднялась и распахнула дверь. Молча глядя на женщину перед собой, девочка ждала, пока та сама заговорит.
Мария кивнула в ответ молодому человеку и поднялась по ступеням, следуя указания мистера Брауна. Вторая дверь справа. Она постучала в дверь и дождалась, пока девушка откроет.
- Здравствуй, меня зовут миссис Джонсон. Я из социальной службы, могу поговорить с тобой? – голос ее стал чуть мягче, чем при общении с братом девочки, это получилось само собой, словно сработал какой-то механизм, - Можно мне войти? – снова поинтересовалась Мария в попытке попасть в комнату. Так было удобнее говорить, плюс, сразу видно, кто перед тобой. Комнаты подростков многое говорят об их владельцах.
Впрочем, вне зависимости от ответа и желания девочки впускать незнакомку в комнату, Мария продолжила.
- Мы получили информацию, что ты долго не ходила в школу. Я понимаю, тебе нелегко сейчас, но школу посещать необходимо. И еще ты должна знать, что сейчас будет решаться вопрос по поводу опеки над тобой.
Мария сделала небольшую паузу, не став выливать всю информацию целиком. Тем более, она еще не знала, как отреагирует девочка на все вышесказанное.
[icon]http://s9.uploads.ru/PvTwI.jpg[/icon][nick]Maria Jonson[/nick][status]Все лучшее детям[/status][info]<br><hr>45 лет, социальный работник[/info]
- Вы же уже со мной разговариваете, - безразлично пожимает плечами Лили-Роуз. Будто бы скажи она этой женщине из социальной опеки убираться, откуда пришла, она бы в самом деле развернулась и ушла бы. Меньше всего ей хотелось сейчас общаться с кем-либо, и было крайне жаль, что нельзя просто захлопнуть рост у незваной гостьи перед носом. Лили-Роуз раньше никогда не доводилось сталкиваться с подобными людьми, но отчего-то даже сейчас, когда она все еще смутно понимала, что происходит и чего именно от нее ждут, девочка была уверена – от подобных ждать хорошего нечего.
Снова безразлично пожав плечами, девочка молча сделала шаг в сторону, позволяя женщине войти в комнату, если она, конечно, не передумала. Брат сюда ни разу еще не входил, потому что не мог подняться по лестнице, поэтому все это время ее единственным посетителем был Добби, который теперь призывно завывал под окном, очевидно, уговаривая хозяев впустить его уже наконец-то в дом.
- Нет. Вы не можете этого понимать, - впервые по-настоящему внимательно взглянув на женщину, возразила девочка. Лили-Роуз начинала злиться. Откуда эта чужачка могла знать, что ей необходимо, а на что начхать? Какое ей вообще дело до того, ходит она в школу или нет? У нее что, нет своей жизни, своих детей? Позаботиться больше не о ком? Возвращаться в школу девочка не собиралась, и она бы посмотрела, как эта миссис ее заставит. За руку, что ли, отведет?
- Что вы имеете ввиду? И что мне теперь делать? – настороженно интересуется Лили-Роуз.
Общение с подростками всегда проходило нелегко. Марии, если уж честно, больше нравились маленькие дети, лет с 13-14 и до своего совершеннолетия они становились невыносимыми. Зато больше понимали. В любом случае, ей надо было делать свою работу, и она всем по-настоящему сочувствовала, вне зависимости от того, какие именно обстоятельства приводили ее в тот или иной дом. Сами дети редко, когда виноваты в действительности, делать что-то плохое их всегда заставляли обстоятельства или отсутствие воспитания и контроля.
Сейчас Мария верила, что может помочь этой девочке, которая, кажется, совершенно отгородилась от всего мира.
- Дело в том, - и женщина решила избежать фразу «твои родители умерли, поэтому», иначе разговор сразу можно считать несостоявшимся, - Что тебе нужны опекуны, пока ты не станешь совершеннолетней. Это может быть твой брат, если выполнит определенные условия, в противном случае, они будут назначены государством, то есть мы найдем для тебя новую семью.
Она старалась говорить осторожно и понятно, и как бы интересно не было осмотреть комнату девочки и узнать ее лучше, Мария смотрела ей в глаза, пытаясь уловить реакцию после такого сообщения. Многие дети, вне зависимости от того, как с ними обращаются дома, не хотят покидать своих родственников. Несмотря на то, что сейчас дом находился не в лучшем состоянии, было ясно, что до того все было хорошо. Возможно, брат действительно сможет позаботиться о девочке, но всегда нужно иметь при себе и план на случай, если это не так.
Мария так же не стала говорить о том, что было при разговоре с мистером Брауном. Она не хотела быть сродни испорченному телефону и уж точно не имела права вмешиваться в отношения брата и сестры на данном этапе. Просто отметила, что для опекунства нужны определенные условия, и подпись в документах, на самом деле, самое легкое из них.
- Тебе самой хотелось бы остаться дома? – поинтересовалась женщина, иногда от ответа «виновника» все могло разрешиться само.
[nick]Maria Jonson[/nick][icon]http://s9.uploads.ru/PvTwI.jpg[/icon][status]Все лучшее детям[/status][info]<br><hr>45 лет, социальный работник[/info]
- Новую семью? – переспросила Лили-Роуз, странным тоном, похожим не то на смешок, не то на всхлип, выделяя последнее слово. Найти новую семью – вот так вот, просто. Эта женщина собиралась найти ей семью, словно она была хомячком или черепашкой, в крайнем случае. Лили-Роуз, понятия, конечно же, не имела, как это все делается, да и не хотела, если честно, но это даже звучало как-то дико. Будто бы когда люди теряют все, что у них было, нет чего проще, чем просто взять и найти им новую семью. Даже мысль об этом ужасно злила. Ее вообще злило все, что происходило – весь этот чертом мир вокруг, который, в отличии от ее собственного мира, совсем не изменился. Ее мир рухнул в одночасье, а вокруг все было так же, словно ничего и никогда не происходило. С этим было так тяжело смириться, что проще было не замечать мира вокруг вообще, чем пытаться убедить кого-то, что жизнь, вообще-то, то еще дерьмо.
Девочка намеренно отвернулась, чтобы эта женщина не смотрела так на нее – ей и изначально-то не больно хотелось с ней общаться, а теперь не хотелось и подавно. Она даже не обратила внимание на слова о том, что Джонни может выполнить какие-то так условие. Единственное, за что цеплялось ее сознание – так это за режущую слух фразу «новую семью». Ей найдут новую семью, и это пугало.
- Мне не нужна никакая новая семья, я хочу остаться дома, - ответила, наконец-то, Лили-Роуз, после долгой паузы.
- Это все, о чем вы хотели поговорить?
Вы здесь » Times Square » Хранилище » Жизнь после смерти
