Мэттью никого в Итонском колледже не знал. У него и братьев-то не было, как и сестёр. Даже двоюродных не было — что мама, что папа были единственными детьми в семье. И в школу-интернат Мэттью тоже попадал впервые.
Он вообще был довольно-таки домашним мальчиком. Изнеженным, как любил в последнее время заявлять его отец. Мэттью ходил в частную престижную школу, где после занятий отправлялся домой в свою комнату, и это было прекрасно.
Жизнь, в целом, была прекрасна ровно до момента, как два года назад не погибла его мама в нелепой автомобильной катастрофе. А когда траур немного спал, отец вдруг решил, что сын растёт совершенно неправильный и пора его учить уму-разуму и переламывать в нормального человека, пока он не стал неблагодарным подростком. Ещё и изнеженным.
Так Мэттью и оказался в Итоне. Хотя что-то ему подсказывало, что, по большей части, из-за того, что отцу просто некогда было им заниматься, так что он решил удобненько сдать ребёнка тем, кто заниматься им мог и умел.
Но, в целом, Мэттью был и не против. Было страшно, конечно. Новое место, новая комната, целая толпа новых людей вокруг. Но слушать дома отцовские наставления или о том, какой он, Мэттью, бесполезный, иногда становилось невыносимо. Так что, может, было и полезно сбежать из такой обстановки, где не осталось никакой радости с уходом мамы.
И всё же, выходя из машины, Мэттью невольно приподнял плечи, как будто пытался спрятаться от толпы снующих подростков. Его провожать никто и не вышел. Он вообще приехал на такси, так как у отца уже с утра было заседание. Мэттью сомневался, правда, что тот бы повёз сына лично, если бы заседания не было, но это уже дело десятое.
Впрочем, одинокого подростка быстро отловили и сориентировали. Здесь и впрямь были внимательные ко всему «наставники».
Так через некоторое время Мэттью оказался в Доме, как-то без особенного энтузиазма осматривая вместе с остальными ребятами столовую и уборные. Всё больше думал о том, какого ему здесь будет с точки зрения общества, а не удобств. Найдёт ли он здесь друзей, раз уж своих пришлось оставить в Лондоне на некоторое время? И как скоро, если всё же удача повернётся к нему лицом? А ещё — и эта мысль вызывала веселье в равной пропорции к смущению — как вообще его отец, не слишком-то терпимый к разного сорта меньшинствам, удосужился запихнуть сына в чисто мальчиковую школу?
Мэттью уже откровенно догадывался о своей ориентации, хотя ещё и не проверял наверняка на практике. Но в двадцать первом веке было как-то попроще с получением любого рода информации. Так что сложить два и два, когда в какой-то момент жуть как захотелось смущённо улыбаться мальчишкам, а задирать юбчонки девчонкам никогда и не тянуло, оказалось не сложно. Сложно было принять это.
Подсознательно-то всё равно хотелось понравиться папе. Но Мэттью знал, что отец его такую новость и словом обсудить не удосужится. Мама бы поняла. И даже успокоила, сказала бы, что это нормально. Мэттью ещё совершенно не забыл о том, какой она была замечательной, доброй, любящей и понимающей…
В общем, ладно. По воле деспотичного отца Мэттью с его недавно открывшейся ориентацией оказался в мальчиковом царстве. Вот и… отлично, наверное.
Мэттью только успел зайти в свою комнату, как один из мальчишек (симпатичный, между прочим, как назло) тут же ворвался к нему. Кажется, Мэттью бросил на него несколько испуганный взгляд, когда раздался этот предупреждающий стук. Не ожидал, что так быстро его решат вовлечь в социальную активность.
С некоторых пор Мэттью, честно говоря, было куда проще дружить с девчонками. У него был только один друг мужского пола, тот что с самого детства, Генри. Но друг детства — это же совсем другое, вы знаете друг друга до самых нелепых мелочей! У вас уже свой стиль юмора и общения и всё такое. А тут, кажется, Мэттью снова придётся вспоминать, как взаимодействовать с пацанами и… какие у них вообще были интересы.
— Привет, — куда менее бойко отозвался Мэттью, пожимая протянутую руку. — Мэттью. Мэттью Джонс.
Хоть фамилию скрывать не нужно было. Отец Мэттью хоть и был важной шишкой, но совершенно не публичной, так что никто и не узнал бы без прямого указания, кто он там такой. А Мэттью не очень-то хотелось указывать на своё происхождение.
На предложение Уильяма познакомиться с остальными, Мэттью сперва пожал плечами. Честно говоря, ему и одного Уильяма сейчас за глаза хватало! Он вон какой был активный и общительный. Прямо пришёл и постучал в дверь к незнакомому человеку и сразу же познакомился. Мэттью не привык к такой прыти и смелости.
Однако и белой вороной Мэттью никогда не был. Не был вот этой серой мышкой, которая бы отсиживалась по углам, ни с кем не общаясь. Просто… хотелось бы как-то плавнее вливаться в коллектив, но тут уж как вышло.
— Хочу, наверное, — честно отозвался, наконец, Мэттью, хотя и не пытался даже скрыть своей неуверенности.

Удивлять своей «громкой» фамилией Мэттью точно никого не собирался. Он как раз очень радовался тому, что она была вовсе не громкой. И никто по этим простым пяти буквам не поймёт, чей он был мальчик.
К счастью, они даже титулами никакими не обладали. Отец Мэттью был окружным судьёй, и, хоть это и было высокооплачиваемо и престижно, к высшей касте судей не относился и в Палату Лордов не входил. Так что даже «пожизненный титул» лорда ему не светил. Достаточно было и того, что он был Господином судьёй Джонсом. Тьфу.
Уильяму же Мэттью с лёгкой улыбкой подтвердил, что в такой «закрытой» школе он впервые, а до этого учился в самой обыкновенной. Так что, да, пока Стрикленд недоумевал, как можно было каждый день таскаться домой и жить с родителями вне каникул, у Джонса ещё не до конца уложилось в голове осознание, что домой он не вернётся ещё долгое время.
Тут Уильям, конечно, был прав — привыкнет. Дороги обратно уже не было же. Не будет же Мэттью, в конце концов, звонить отцу и слёзно умолять его забрать отсюда. Даже если, покопавшись, окажется, что в Итоне все не так уж и славно, всё равно не будет. Отец ни за что не пойдёт навстречу. А если и пойдёт, это обернётся для Мэттью худшим вариантом. Его вообще могли отдать в какое-нибудь кадетское заведение. Дисциплины ради.
Мэттью вышел следом за новым и первым знакомым, и тот снова продолжил проявлять свои невероятно экстравертные черты. К тому обратился, этого окликнул, третьего, четвёртого. И вот у них уже была целая группка одногодок.
Большинство из них были такими же немного запуганными, как и Мэттью. Однако совершенно не стеснялись спрашивать у Уильяма то или иное. Как будто тот был старшеклассником, который уже энное количество лет пробыл в Итонской школе. Мэттью всё больше помалкивал и слушал, хотя и тоже знакомился, представляясь, когда к ним прибивался ещё кто-то.
Когда раздался звонкий голос, невольно обернулся и Мэттью. Просто потому что обернулся Уильям, пусть и названо было другое имя, и стало интересно, кто там. Чуть поодаль стояли явно более старшие ребята, уже такие вытянувшиеся в росте, совсем, кажется, взрослые. И среди них, как выяснилось, брат Уильяма.
Очень высокий парень был ещё совершенно по-подростковому нескладным, но, понятное дело, Мэттью, да и другие первогодки, этого не замечали. Для них эти парни были прямо уже солидными, далеко не детьми. В то время как их собственная фаза роста только началась. Мэттью при невысоких родителях и вовсе так за лето и не достиг отметки даже в полтора метра!
Впрочем, у Мэттью это не вызывало особенных комплексов. Благо, среди его ровесников было немало таких же парней. Да и у него была другая боль и драма жизни, последние полгода ему было совершенно не до роста. Но не об этом сейчас.
Так вот, если Уильям показался Мэттью очень симпатичным парнем, то его брат Николас (как тут же раскрыли другие старшеклассники) и вовсе оказался невероятно красивым. Честно, от этой широкой дурацкой улыбки во весь рот у Мэттью даже сердце зашлось. Нельзя же было так нервировать простых первогодок, а…
Так что Мэттью взгляд быстро отвёл. А то вдруг ещё заметит, как на него пялится какой-то пацан, который ему едва до ключицы макушкой доставал.
Мэттью рассеянно слушал очередную историю Уильяма о предыдущей его схожей с Итоном школе, а потом не удержался и ещё разочек обернулся, чтобы посмотреть на парня с такими невероятными бровями и огромными родинками прямо на щеке.

К вечеру, честно говоря, Мэттью немного вымотался морально. Он правда, честно не привык к такой социальной активности. Хотя ему и понравилось. Ребята оказались вполне себе интересными, забавными и общительными. Наверное, Мэттью довольно быстро привыкнет к новому месту проживания и скоро же обзаведётся новыми приятелями.
Через некоторое время Мэттью ушёл в свою комнату, чтобы «перезагрузиться». Впрочем, не он один. Не все же тринадцатилетние были как на подбор шебутными и громкими. Так что никто и не удивился.
Мэттью достал из своих вещей дневник и начал писать туда свои впечатления от первого дня в этой новой школе. В предыдущей некоторые ребята из тех, кто заставал Мэттью за сим занятием, считали это девчачьей выдумкой. Девчачьей и детской. А они же вообще-то уже давно не дети, им целых тринадцать лет!
Но, в общем-то, это была выдумка психолога, который работал с Мэттью после смерти его матери. Этот тип общения отец тоже переложил на специалиста. Но тут хоть, на самом деле, не зря. Так вот, Мэттью сначала писал в дневник всё о маме — воспоминания, свои чувства, которыми не мог поделиться ни с кем. Он писал ей письма.
Со временем боль всё равно поутихла. И пусть у Мэттью до сих пор ещё находилось немало слов, которые он хотел бы адресовать маме, в дневнике стали появляться и вот такие будничные записи. Эмоции и переживания по другим поводам. Мэттью нравилось вести дневник. Он как будто помогал разложить все чувства по полочкам, понять их. А ещё помогал делиться теми чувствами, которые Мэттью буквально стеснялся проявлять «вслух».
Туда же на страницы дневника в этот раз легли строки и про Николаса, которого Мэттью обозвал «чертовски красивым парнем», но вместе с тем и «чертовски взрослым», который «даже не заметил бы меня под ногами». Потом к нему вновь заглянул Уильям, у которого явно в одном месте было шило. Определённо, иначе его активность и объяснить было нельзя.
Пришлось ещё немного социально поактивничать. А там к вечеру за чаем ожидалось новое испытание.
Мэттью уже сообщили (некоторые социально активные Стрикленды), что им полагается наставник из старшеклассника. И не просто так, а каждому и прямо личный! Это уже вызвало приступ подростковой тахикардии, честное слово. Вот прямо старший ученик, который будет тебе помогать и в учёбе, и в адаптации.
Мэттью даже немного посмеялся, представляя ситуацию, если бы Уильяму достался в наставники его собственный же брат. Но это он от нервов, конечно, обычно Мэттью не был таким уж по-британски злобненьким. Хотя Стрикленду шутка всё равно понравилась, хоть он и открестился от такого наставничества. Ему явно дома хватало старшего брата.
А вот Мэттью бы совсем не отказался, но… В себе он был не шибко уверен, как уже всем было понятно. Так что абсолютно в удачу и такую случайность не верил. К тому же Уильям сказал, что его брат ещё слишком мелкий, чтобы быть наставником, обычно выбирают среди учеников последних лет обучения.
Только вот судьба-злодейка оказалась интересной дамой с интересными же заскоками. И Николас в зале для этого чуть ли не торжественного чаепития присутствовал. Мэттью как раз его нашёл взглядом и позволил себе ещё немного полюбоваться, когда тот резковато повернул к нему голову и улыбнулся. Вот прямо взял и улыбнулся! У них что, у Стриклендов, семейное быть такими неожиданно социальными?
Мэттью не понял, получилось у него улыбнуться в ответ, или это какая-то дёрганая гримаса вышла. Он попытался, правда попытался, но как-то во рту пересохло. Видимо, чая очень мало выпил. И Мэттью уткнулся в свою чашку, больше не решаясь смотреть на красавчиков-старшеклассников. А то вдруг снова улыбнутся, а ему с этим как-то жить.
Так вот потом хаус-мастер эту жизнь так и оборвал. Мэттью прямо чувствовал, как сердце его отрывается с привычного места обитания, падает куда-то в левую пятку и издаёт предсмертные стуки уже там, в ботиночек. В то время, как Николас снова как ни в чём не бывало улыбался и здоровался со своим подопечным.
А Мэттью тут вообще-то умирал! И нечего так улыбаться, черти бы драли этих британцев с родинками и бровями… И Мэттью ему действительно был не выше ключицы, теперь вот он это объективно видел. Смотрел вот на эти ключицы, не осмеливаясь поднимать взгляд выше, и вспоминал спустя секундную задержку о том, что приличные мальчики сказали бы хоть «привет» в ответ, а не умирали молча.
— При… — начал было Мэттью, но, видимо, слишком разнервничался или поторопился.
Так или иначе, голосочек, вырвавшийся из горла, был таким тонким, что Мэттью не только смущённо, но и испуганно замолчал. Прежде чем прочистил горло и совершенно сконфуженно, но хоть не так по-детски закончил:
— …привет.
Вот же дерьмо. Мэттью ещё не всех слёз выплакал из-за этой чёртовой ломки голоса, которая больше не позволяла брать высокие ноты детского альта. Зато как с таким парнем, как Николас, здороваться, так это надо было в фальцет сбиться, конечно. Позорище-то какое…

Ну что же, пока Николас думал, что он легко посмеялся и забыл, то один маленький перепуганный зайчик точно не забыл. Это же стало продолжением его погибели. Начало конца, как мы помним, положила улыбка Николаса. Так что к моменту, как старшеклассник беспардонно прогнал собственного брата и присел рядом, Мэттью мысленно уже заперся в комнате и больше никогда и никому не показывался на глаза. Особенно Николасу.
А следом пришло осознание, что Николас сел рядом. Нет, он прямо взял и сел очень близко, так что Мэттью особенно шевелиться-то не нужно было, чтобы до него прикоснуться. И, блин, сразу же чертовски захотелось это сделать — прикоснуться, в смысле. Но это было так грубо. Да и от одной только мысли сердце забивалось ещё глубже в пятки.
От всех этих любовных переживаний (а это уже определённо были любовные переживания! Мэттью ещё ни с кем рядом себя не вёл, как придурок неполноценный) мальчишка чуть было не упустил очередной вопрос Николаса. На который тихонько кивнул, хотя и соврал немного этим жестом. Ничего было не в порядке.
И мысленно Мэттью очень смело заявлял Николасу: «Просто ты очень красивый». Поясняя, значит, своё странное поведение. Но мысленный Мэттью всегда был такой раскрепощённый, просто диву даётся, что же он продолжал сидеть где-то там внутри. Наружный Мэттью позволить себе такого не мог, а оттого не промолвил ни слова, только изредка поднимал взгляд на собеседника, чтобы уж совсем зашуганным не показаться.
— Нет, мне… Уильям уже всё рассказал, — проговорил, наконец, хоть что-то Мэттью, и даже неловко улыбнулся: — Он оказался той ещё болтушкой…
А Николас продолжал улыбаться, и Мэттью просто умирал внутри снова и снова. Вот ещё немного, и Мэттью опустится до того, чтобы сердечки в своём дневнике позорно рисовать. С именем, разумеется, как иначе.
Болтушкой оказался и Николас, видимо, у них это было семейное. Но это сейчас было даже хорошо, так как он отлично занимал эфир, пока Мэттью пытался восстановить дыхание. И вообще вспомнить, что надо бы иногда дышать.
Однако слушал он Николаса внимательно, было интересно. А вот свинтить от него, чтобы перевести дух, не вышло. Николас серьёзно взялся за роль наставника и даже провожать мальчишку вознамерился.
— Да, мы теперь соседи, — чуть улыбнулся Мэттью на замечание старшего брата о комнате среднего.
И добавил, что так его Уильям, собственно, первого в оборот и взял. А номер комнаты Николаса запомнил. Хотя и понимал, что никогда в жизни ему смелости не хватит просто взять и прийти к красивому старшекласснику.
— Нет, — ещё короче отозвался Мэттью и на повторный вопрос о вопросах.
Да даже если бы и были, так сразу и не упомнить. Слишком много отвлекающих факторов, а ведь надо ещё вспоминать о том, как быть вежливым, как дышать, как не впадать в панику. А Николас просто брал и заявлял «не стесняйся». Легко сказать «не стесняйся», а Мэттью родился наполовину состоящим из этого самого стеснения.
— Да, об этом говорили что-то, — и снова он перевёл взгляд с Николаса в пол.
Тестирование его явно не волновало, чего не сказать о собеседнике. И внутренний Мэттью ужасно хотел снова сказать что-то смелое. Спросить вот, как тут к геям относятся или, что лучше, есть ли кто у Николаса. Пригласить его хотя бы не стоять неловко (только для Мэттью) чуть ли не в дверях, раз уж они общаются. Но внешний Мэттью только чуть вздохнул. Его голос отказывался служить ему как для пения, так и, видимо, для говорения.
Да и что он вообще себе надумал? Зачем это всё говорить? Николасу целых пятнадцать! Даже если вдруг окажется, что ему тоже нравятся парни, уж совершенно точно ему не понравился какой-то полутораметровый дохляк-первогодка. Надо было откинуть эти глупости и дело с концом. А то какое-то однобокое наставничество получалось, не продуктивное. Мэттью и слова-то сказать не мог, как волновался.

Уильяма Мэттью ещё, понятное дело, другом своим не считал. Честно говоря, вообще не думал, что столь бойкому парню может быть интересно рядом с куда более спокойным и тихим Мэттью. Однако знал он среднего Стрикленда больше всех в этой школе, так что, да, говорил о нём чаще, чем о чём-то другом. Как-то сторонние темы не спешили приходить на ум для бесед с таким взрослым и красивым парнем, как Николас.
А вообще с Уильямом и впрямь хотелось подружиться, несмотря на все эти сомнения. Он был чем-то похож на Генри, друга детства Мэттью. Тот тоже компенсировал извечное смущение приятеля своей бойкостью, и Мэттью было комфортно с ним. Он как будто заражал Мэттью на какие-то активные поступки, и тот становился немножко смелее.
И вот об этом Мэттью краем сознания и подумывал, когда Николас объявил, что уходит, раз никаких вопросов у подопечного не было. Первогодка, собственно, кивнул, да и собирался развернуться, чтобы заняться своими делами. Написать что-то в дневник или установить небольшое, как раз для этой комнаты электрическое пианино, чтобы позаниматься. Голос-то его подвёл, а вот пальцы в пубертат работали, как и прежде, знаете ли.
Даже успел подумать, что как, наверное, папа Джонс счастлив, что этот инструмент покинул дом вместе с сыном. Его раздражало даже если Мэттью занимался в наушниках — этот бесконечный стук клавиш.
Так вот внезапно прямо перед лицом появилась рука Николаса, беззастенчиво провела согнутым пальцем по нижнему краю носа, невольно заставляя лицо Мэттью приподняться. И без того большие глаза тут же округлились от шока и удивления. А следом… следом накатило и смущение от вида этой нахальной улыбочки Николаса.
Мэттью чуть улыбнулся, мол, понял эту «шуточку», но скулы уже предательски порозовели. Он вообще с этим переходным возрастным периодом стал таким… чувствительным! Просто невыносимо. Кровь так и приливала к лицу.
В общем, Николасу досталось куда больше строк в дневнике, чем изначально планировалось. Мэттью даже про пианино подзабыл, как хотел «выговориться». Потом, правда, стало грустно. Хотелось бы поговорить об этом вживую, с мамой. Но это было невозможно, так что Мэттью снова ощутил глухую болезненную тоску. Дописал в дневнике «я всё ещё скучаю по тебе», да и захлопнул его, пока не стало совсем тошно до слёз.
Чуть позже к нему снова заглянул Николас, и Мэттью чуть более спокойно пошёл с ним. Эмоции-то свои он немножко выплеснул в письме. Хотя, как ни старался Николас, каких-то вопросов выудить у Мэттью не получилось.
— Спасибо, — улыбнулся искреннее Мэттью на шуточку Уильяма. — У меня как раз не было ни одного.
Не хотелось бы, конечно, воспринимать Николаса, как старшего брата. Мэттью и не воспринимал. По крайней мере, в братьев вроде как не влюбляются со всей подростковой пылкостью. Ну или не должны влюбляться.
— Тебе тоже, — зато осмелился пожелать ответно приятного аппетита Мэттью, когда Николас уходил к своему столику.
Вот на ту секундочку даже показалось, что жизнь налаживается. У него появился приятель в первый же день. А потом и объект влюблённости. И, между прочим, они были братьями, что почему-то казалось Мэттью очень даже удачным. Ну можно же было у Уильяма без излишнего смущения узнать больше о брате, так ведь?
А через эту секундочку, как это часто бывает у подростков, вся жизнь снова рухнула. Потому что узнавать у Уильяма уже ничего не нужно было. Николас приобнял совершенно другого, такого же взрослого парня, и улыбался ему абсолютно характерно. Вот и ответ на парочку вопросов внутреннего Мэттью. Кажется, парни Николасу тоже нравились. Только вот совершенно не мелкие первогодки.
Мэттью так расстроился, что даже вежливо не спросил у Уильяма, не против ли тот, что он сядет рядом за ужином. Просто плюхнулся на стул и всё. Грубо.
— Как… как тебе твой наставник? — быстро перевёл тему Мэттью, когда Уильям подметил это расстроенное раздражение.
И вот теперь весь ужин он нет-нет, а бросал взгляды на столик старшеклассников. И увиденное его совершенно расстраивало. За что вот жизнь с ним так, а? Хоть бы наставником Николаса не назначали тогда… Может, можно было как-то отказаться? Мэттью устроит совершенно безучастный наставник из тех, кто не будет заставлять его страдать влюблёнными страданиями!

Мэттью тоже до сего дня ни в кого не влюблялся. Ну, ему нравились какие-то мальчики внешне, он ощущал какую-то там симпатию. Но вот даже в мыслях не было чего-то более романтичного вроде желания прикоснуться или (о ужас) поцелуях. И уж точно его никогда так не метало в эмоциональном плане, что по пять раз на дню хотелось постыдно расплакаться из-за того, что просто чувствуешь.
Честно говоря, забегая вперёд, Мэттью это тоже не нравилось. Он не был готов к таким русским горкам в первый же день в новой школе. Ещё и Николас этот. Но сердцу разве прикажешь? Вот сидел и страдал, слушая снова разболтавшегося Уильяма.
Правда, на сей раз эта фоновая болтовня ни черта не помогала. Уильям то и дело тоже говорил о брате, и это заставляло Мэттью вновь и вновь испытывать назойливые эмоциональные качели. Парень из выпускного класса у него был… Что-то слишком много парней у него тут было или есть, у этого Николаса. Конечно, такой красавчик.
— Наверное, им к своим экзаменам надо готовиться, не до того, — рассеянно предположил Мэттью на вопрос Уильяма о выпускниках, а потом пожал плечами, когда приятель поинтересовался, как справляется его старший брат: — Да нормальный. Такая же болтушка, как ты.
И похихикал, чуть толкнув Уильяма в бок, отвлекаясь. Жаловаться-то это одно, но не сообщишь же парню, что в первый же день умудрился влюбиться в его старшего брата. Ещё и занятого другим, каким-то мерзким на вид Мэттью парнем.
Потом Уильям заметил это повышенное внимание к Николасу, отметив вслух ориентацию старшего брата, что почему-то немного смутило Мэттью. Скорее, не факт ориентации старшеклассника или то, что его брат об этом знал, а что Уильям вообще решил это отметить и заметил взгляды Мэттью в принципе.
Хотя следом Мэттью захихикал, когда Уильям «успокоил» его, заявив, что это не заразно. Уж кому, как не Мэттью об этом знать. В общем-то, эта лёгкость в словах Уильяма и сподвигла Мэттью признаться новому приятелю:
— Мне уже поздно бояться, — смущённо улыбнулся он. — Я тоже гей. Наверное.
Сам не знал, к чему добавил это «наверное». Хотя нет, знал, наверное. Потому что сложно было утверждать о чём-то на сто процентов, когда даже ни с кем не целовался, ни с девчонками, ни с мальчишками. Мало ли. Может, ему и те, и те нравились по итогу, такое же тоже бывает. Но то, что нравились парни, с этим Мэттью уже поспорить не мог.
Потом Уильям проболтался и про текущие отношения Николаса, что тоже, честно-то говоря, немного подняло настроение. Звучало не так чтобы и круто, в этом средний Стрикленд был абсолютно прав. И что-то Мэттью подсказывало (наверное, кинематограф), что не все отношения такие, а такими они вроде как быть не должны. Должна же быть романтика, бабочки в животе и всё такое прочее, разве нет?
— Да, звучит паршиво, — искренне согласился Мэттью, признав, что тоже не хотел бы отношений, если они на самом деле не такие, какими представляются.
Пусть Уильям и дал уже ответ в своём предыдущем пассаже, Мэттью всё равно поинтересовался, не встречался ли он с кем-нибудь из девчонок. Но ему это было явно не интересно до сих пор. Впрочем, Мэттью тоже ещё не мог сказать, что прямо жаждал познать этот мир в таком плане. Вот, он даже влюбляться не хотел! У него были другие проблемы! Война с голосом, например. Нельзя было как-то повременить?
Оказалось, нельзя. И сердце опять заскакало галопом, а во рту пересохло, когда Николас, пусть и очевидно занятой (своими паршивыми отношениями!) подошёл к Мэттью снова. Он кратко отозвался «пойдём», да и пошёл следом за парнем, который, как и Уильям пять минут назад, тут же принялся заполнять эфир своим голосом.
— Я, эм… музыкой, — отозвался Мэттью. — Играю на пианино. И на гитаре. Раньше ещё пел, но… сейчас это большая проблема.
Он искренне поделился с Николасом своей проблемой, которую действительно считал именно Проблемой. А следом подумал: вот зачем это Николасу вообще? Как будто ему не всё равно, что там происходит с голосом какого-то пацана. У него-то голос уже явно переломался. Да и таких проблем не было. А если бы были, он бы явно не ныл первым встречным.
Мэттью как раз раздумывал, как бы так аккуратно отозваться о спорте, который ему был ну совершенно не близок, чтобы Николас снова не подумал, что он ноет. Как из-за окон, за которыми уже было довольно-таки темно, раздался протяжный голос:
— Ма-айки-и-и.
И, честно, Мэттью не обратил бы внимания, если бы другая пара ребят, идущая по коридору, внезапно не ломанулась бы к окнам, ставя ладонь козырьком и пытаясь рассмотреть зовущего. А потом не начали бы визгливо посмеиваться и даже обмениваться деньгами. В смысле, один, самый довольный, протягивал руку в жесте, мол, давай, я выиграл.
— А я чего говорил? — веселился он. — Проберётся снова. Хаус-мастер сейчас жопу себе порвёт от отчаяния.
К ним присоединились ещё ребята из более старших. Кто-то проговорил про «уголовника Майки». В общем, Мэттью не мог на этот лёгкий ажиотаж не обратить внимания. Даже тоже подошёл к окну посмотреть.

Уильям оказался очень крутым. Оказывается, хоть у него и не было прямо-таки отношений, с девчонками он гулял и даже целовался. Мэттью немножечко позавидовал этому. Не то чтобы он хотел целоваться с девчонками, но звучало очень круто и по-взрослому. С недавних пор его, как уже было сказано, вполне себе интересовали все эти романтические проявления. Даже мысли начали всякие появляться.
Они с Уильямом и впрямь общались куда продуктивнее, чем с его старшим братом. Сперва Мэттью ещё немного зажимался, так как был более сложным «на подъём», совершенно не знал Уильяма и опасался его в чём-то. А как попривык, что приятель оказался таким лёгким, так и разговорился вполне себе.
Вот и об ориентации Мэттью довольно-таки легко ему признался, хотя кроме Генри ещё никому вообще об этом не говорил. Да и лучшему другу проговорил только предположение, что есть вот такие сомнения в предпочтениях.
— Нет, — протянул Мэттью на вопрос о родителях, досадливо поморщившись. — Отцу это ни в жизнь не понравится. Никогда ему не скажу. Если только не захочу смерти.
В их семье, в отличие от Стриклендов, геев не было. По крайней мере, об этом никто никогда не говорил. Но Мэттью казалось, что его мама, когда ещё была жива, тоже вполне себе подозревала сына в нетрадиционной ориентации ещё даже до того, как об этом задумался сам Мэттью. По меньшей мере, мама заводила с ним всякие аккуратные разговоры о том, что это нормально, если ему понравятся эти или те.
В общем, с таким окружением Уильям воспринял новость лишь с лёгким удивлением. Да и то, чисто из-за совпадения. Можно было понять: двое родственников геев, так ещё и приятеля подцепил себе такого же. Прямо тянет его на тех, кто не будет зариться на его девчонок. Которых, правда, в Итонской школе и не наблюдалось.
Интересно даже стало в какой-то момент после ужина, как в этой школе учатся натуралы. Это первогодки вот ещё не слишком заинтересованы. Более старшие ребята, как казалось Мэттью, всегда хотели каких-то там отношений, поцелуев, ещё чего. А тут сплошные пацаны. Но это явно был не тот вопрос, который он мог задать Николасу, да и не тот, пожалуй, что Николас ожидал услышать, в очередной раз вопрошая подопечного, не интересует ли его чего.
Но и в их «отношениях» произошёл небольшой прогресс. Мэттью всё ещё дико стеснялся наставника, боялся показаться ему нюней или нытиком, но про музыку всё же поговорил. К тому же, он вроде как и не видел какого-то негатива или насмешки от Николаса. Тот и впрямь интересовался проблемами мальчишки. Тому хотелось в это верить.
— Потому что голос меня больше не слушается, — и с какой бы бравадой Мэттью не хотел это произнести, всё равно получилось немного печально. — Пока он ломается, я… не могу петь высоко, потому что голос садится. Но и низко петь не могу, потому что… да всё потому же. Так что до непонятных пор мне остаётся только хор. Хор — это отстой. Ещё и в этом среднем диапазоне… Впрочем, забей.
Мэттью поморщился, отмахнувшись. Нет, он всё же определённо ныл. Но его тоже можно было понять. Ему приходилось выплакивать это в своё время в полном одиночестве. Отец никогда в жизни бы не понял этой проблемы. Он и не хотел, чтобы Мэттью так плотно занимался пением. Не мужское это дело.
Отец всё ещё надеялся, что сын найдёт более престижное и «правильное» занятие. Возможно, как раз займётся спортом.
Благо, последующие события здраво отвлекли и его самого, и Николаса от этой подростковой драмы с ломкой голоса. Мэттью удивлённо смотрел на парня, стриженого так коротко, что тот реально походил на уголовника. В сумерках было плохо видно его лицо, но вполне себе можно было разглядеть жилистое, вполне себе атлетичное тело уже не сопляка, а скорее молодого парня эдакого переходного возраста.
Следом удивление стало сильнее, когда из окна юркнул кто-то ещё, вероятно, тот самый Майки, которого «уголовник» и звал. И они просто вот так у всех на глазах принялись целоваться. Коротко стриженный парень так крепко обнял второго. Вот это Мэттью понимал отношения. Прямо, как в фильме. Хотя, судя по виду первого, фильм этот был Гая Ричи.
О чём парни говорили, никто из школьников не слышал. А вскоре и вовсе всё заглушила нарастающая волна предупреждений. Хаус-мастер вышел на тропу войны.
— А вот и дракон, охраняющий моего принца, — хмыкнул Джеймс (это уголовника так звали по фамилии), посмотрев Майки куда-то за плечо.
Он тоже охотно поцеловал парня ещё разок, да и ещё, прежде чем выпустить из тесных объятий и начать отходить спиной.
— Фред, ну чо ты начинаешь-то, — хохотнул Джеймс хаус-мастеру. — Мы же с тобой друзья, Фредерик.
Эти «смелые» подростковые фразочки изрядно веселили как Майки, так и остальных ребят, наблюдавших за этим. Хотя в какой-то момент Джеймсу всё же пришлось дать дёру, так как другом этот самый Фредерик оказался паршивым. Пришлось ещё и попетлять, чтобы не вывести хаус-мастера на ту брешь в заборе, которой Джеймс так услужливо пользовался вот уже несколько месяцев кряду.
— Он и правда уголовник? — поинтересовался Мэттью у Николаса, хотя, честно говоря, уже понимал, что скорее всего это местные приукрасили.
Только сейчас, когда Майки под местное улюлюканье вернулся в Дом, а Джеймс и хаус-мастер скрылись в темноте в этом преследовании, Мэттью осознал, как плотновато к нему стоит Николас. Почти что касаясь своим телом спины мальчика. Мэттью даже чувствовал его тепло. Так что, пытаясь отойти от окна, Мэттью невольно впечатался спиной в наставника, смешно ойкнул и, да-да, снова зарделся скулами.
— Майки что-то за это будет? — силясь избавиться от смущения и забыть то, как только что они с Николасом стояли, Мэттью решил продолжить интересоваться развернувшейся страстной историей за окном.

Мэттью тоже было сложно представить жизнь, полную глупых ограничений и невозможности реализоваться самостоятельно. Каких-то два года назад его жизнь была другой. Мама поддерживала все творческие начинания сына. А о том, сколько сил она тратила на убеждения мужа, что Мэттью сам решит, кем вырастет, последний и не знал — это происходило за границами взрослой жизни и за дверями взрослой комнаты.
Но потом мамы не стало. И всё как-то резко поменялось. А самое ужасное — Мэттью к этому быстро привык, к тому, что ничего было нельзя, даже быть собой. Сперва у него не было сил сопротивляться выросшему гнёту родителя. Всё уходило на горе. А потом Мэттью уже и слова против сказать не мог, так погряз в этом.
Нет, определённо ему повезло с тем, что отец решил отправить его в закрытую школу. Оказалось, что это только звучало жутковато. На деле тут было лучше, чем дома. Без абьюза оно как-то дышалось даже свободнее.
Хотя, когда Николас находился так близко, Мэттью и вовсе забывал, как дышать. Хотя и пытался отвлекаться на завершающуюся историю о Майки и его уголовнике.
Честно говоря, Майки сейчас вызывал у мальчишки восхищение. Он был таким смелым! Его ничего не останавливало перед тем, кто, видимо, вызывал у него особенные чувства. Прямо почти как внутренний Мэттью, только на деле и вслух.
Выбор Майки всё же вызывал некоторые сомнения. Особенно, когда Николас подтвердил внезапно, что этот парень прямиком из фильмов Гая Ричи действительно был когда-то осуждён и даже провёл в тюрьме пару месяцев. Возможно, для кого-то это было показателем крутости, но Мэттью стало как-то жутковато. У него вообще-то отец был окружным судьёй, работавшим над уголовными делами. Он рассказывал порой такие вещи, что нет, у Мэттью не было и шанса вырасти с любовью к криминальной романтике.
Отвечать на довольно-таки риторический вопрос Николаса Мэттью не стал. Хотя и немного получше понимал, за что этому парню могли дать пару месяце тюрьмы. Ни за что хорошего. Обычно несовершеннолетние отделываются предупреждениями, домашним арестом или отработками на благо общества. Если дело дошло до тюрьмы, значит нарушал закон парень Майки уже не в первый раз. Или сделал что-то, что судья решил — одного предупреждения мало.
Но как-то это даже в голове прозвучало, откровенно говоря, ссыкливо. Остальные вон парни совершенно не боялись этого бритоголового. Даже поддерживали. Значит и Мэттью будет смелым и промолчит.
Николас ответил и на второй вопрос, и снова Мэттью ощутил себя трусом. А Майки возвёл в некоторый мысленный культ. Ведь наверняка обо всём этом сообщали его родителям. А он всё равно продолжал сбегать к своему уголовнику. Мэттью быстро представил хотя бы лицо его отца, которого, к слову, звали так же, как местного бедокура, если бы ему сообщили о каких-то подобных проделках сына. Мэттью откровенно предпочёл бы тюрьму, чем попасться на глаза родителю после этого.
Ну да ладно, все эти мысли благополучно покинули голову подростка, едва рука Николаса опустилась ему на плечи. Мэттью аж окостенел от неподдельного ужаса и растерянности. Внутренний Мэттью вот снова очень уверенно просил так не делать и ещё смелее добавлял, что Николас вообще-то ему очень понравился. Так что… не стоит приобнимать его и всё такое. Я, мол, знаю, что у тебя есть парень, так что это неуместно.
В общем, внутри Мэттью был прямо таким взрослым и осознанным. Жаль снаружи чуть ли не умирал от страха, что Николас сейчас ощутит, как заполошно бьётся его сердце, всё узнает, высмеет, и Мэттью провалится сквозь землю от стыда и умрёт в первый же школьный день, не дождавшись начала самой учёбы.
— Я… мне… да…
О господи, как это было жалобно. Мэттью пришлось приложить все усилия, чтобы заговорить нормально, как он только что разговаривал, до того, как Николас положил на него руку. Господи боже, зачем он это сделал? Вот где Мэттью успел за тринадцать с половиной лет так нагрешить? А ведь Николас наверняка его воспринимал просто, ну, как младшего брата, о чём они сегодня уже разговаривали. А Мэттью тут уже себе надумал.
— В смысле… пока голос ломается, его нельзя напрягать, иначе сорвёшь, — Мэттью и сам не заметил, что начал тараторить, явно отвлекаясь на тему, которая была ему ближе всего. Буквально хватался за неё, как за спасительную соломинку. — Поэтому можно петь только… ну, почти что на одной ноте. И в хоре тебя ставят просто для создания фона. Это обидно… Но хуже всего, что пока это всё не закончится, никто даже не знает какой голос у тебя будет в итоге. Может, там и диапазона никакого не будет, и… Прости, тебе, наверное, это совершенно не интересно.
Мэттью вздохнул, закусывая нижнюю губу. Ну вот. Опять он трусил. Только теперь ещё и выливал свои глупые страхи на того, кому было ровным счётом плевать на то, будет петь после ломки голоса какой-то пацан или нет. Они тут вообще-то учиться собирались, а не ерундой певческой страдать. От пения ума не наберёшься.
Чуть позже, уже в комнате, Николас напомнил про спортивное занятие, которое, к сожалению Мэттью, оказалось обязательным для этой школы. Мальчишка честно помотал головой. Он не думал, потому что не знал, что это прямо надлежало выбрать. Да и сейчас откровенно не хотел думать. Разве что в сторону «не сломать ли ногу, чтобы этим не заниматься».
— А чем… что выбрал ты? — поинтересовался Мэттью, стараясь не смотреть на Николаса, который так запросто восседал у него на кровати.
Честно, Николас тоже не походил на любителя спорта. Хотя Уильям тоже показался таким, а за ужином оказалось, что он уже чуть ли не профессиональный спортсмен и постоянно занимается вне школы. Что тоже сделало его крутым в глазах Мэттью, конечно. Он-то, не споткнувшись, и пары метров пробежать не мог. Никчёмный же, правильно отец говорил.

С лёгкой улыбкой Мэттью кивнул, соглашаясь с ободряющими словами Николаса. Вот уж, действительно, чёртова биология. А ведь Мэттью ужасно нравилось петь! Он буквально растворялся в музыке, у него это получалось, в конце концов. Пожалуй, сложно будет пережить новое потрясение, если после ломки голоса у него и впрямь окажется узкий, почти не развиваемый диапазон. Ещё и с каким-нибудь паршивым тембром.
Но продолжать жаловаться Николасу, даже несмотря на его ободрения, Мэттью не стал. Подумал только, что отец, наверное, порадуется, если всё так и пойдёт по ужасному для музыканта сценарию. Наконец, мол, сын выбросит из головы все эти бредни и займётся делом.
А каким делом заняться-то? Мэттью ещё не знал. Нет, он не был совсем уж однобок, что находил удовольствие только в музыке. Он читал, ему тоже нравилось изучение языков, увлекался всякими штуками. Просто не видел ничего в качестве того дела, о котором твердил отец. Чтобы вот прямо хотелось этим заниматься. Мэттью в силу возраста не хотел заниматься ничем, честно-то говоря. Жить с удовольствием он хотел, вот и всё.
Николас тем временем вещал о спорте, явно перебирая всякие возможные занятия, чтобы у Мэттью была возможность подумать. Вдруг какое-то спортивное мероприятие «выстрелит» в душе и захочется записаться на него. Но, увы, не выстреливало.
Фехтование звучало благородно и интересно, но не с ловкостью Мэттью. Если он хотел запутаться в собственных косолапых ногах, шпаге и грохнуться ещё до того, как подойдёт к противнику, на радость всем — это пожалуйста. И уж точно Мэттью не подходили силовые виды спорта. Ему вообще-то пальцы беречь нужно было, пианино не простит грубости к гибким суставам. Оно и само неплохо справлялось с травмированием парня.
— Меня? — смешливо фыркнул Мэттью, когда Николас сказал, что его попросят записаться в группу регби или футбола.
Что-то не верилось, что кто-то осознанно подойдёт к худощавому пацану, не дотягивающему по росту до нижней границы прохождения на аттракционы, и предложит ему носиться по полю и толкать вон тех здоровяков, отбирая у них мяч. Если только этот кто-то не возжелает смерти мелюзге-первогодке.
В общем, ничего из перечисленного в душе Мэттью не откликнулось. Снова стало печально от того, что выбрать всё же придётся. Пока Мэттью склонялся разве что к плаванию. Там и споткнуться невозможно в воде. И травмы рук исключены. Да, он явно будет посмешищем, который полдня будет плыть одну дорожку, но, если других вариантов особенно не было, то можно было и потерпеть.
— Мне нравится математика, — рассеянно признался Мэттью, слушая про Николаса и продолжая размышлять на тему спортивных занятий.
Мэттью даже не мог сказать, кто он, гуманитарий или техник. Ему легко давалась математика, в музыке было немало её основ, но технарём он бы себя не назвал. Гуманитарные науки были интереснее, однако давались порой сложнее.
— Мне точно бы не помешала помощь в французским, — протянул Мэттью, чуть усмехнувшись от предложения. — А тут… есть китайский класс?
Когда Мэттью учился в обычной частной школе, у них тоже преподавали основной французский. Так было почти во всех британских школах. Но три года назад в школе открыли китайский класс, якобы школа была прогрессивной и нацеленной на международные отношения. Мэттью интереса ради сходил на пробные занятия, и ему понравилось.
Китайский оказался куда более логичным, чем французский с его миллионом лишних букв и странным чтением. А хороший слух помогал Мэттью справится с тонами и полутонами. Так что было бы неплохо продолжить его изучение здесь. Если бы его ещё можно было взять вместо французского, ненавистного Мэттью, было бы превосходно.
Оказалось, что китайский класс в Итоне тоже был. Хотя и небольшой, и факультативный. Туда ходили вне зависимости от возраста и Дома. Просто набиралась разношёрстная группа, как и по другим менее распространённым языкам. Мэттью кивнул. От французского он не избавится, но хоть сможет забываться на занятиях по более понятному языку.
Так Мэттью сам того не замечая рассказал Николасу немало о себе. Не только о музыке, но и вот о том, чем он вообще увлекался в учёбе, как учился в старой школе. По большей части это всё касалось именно образовательного процесса, не чего-то личного, но всё же это было уже и не кивки молчаливые в ответ на вопросы Николаса, а полноценный диалог.
Мэттью даже чертовски не хотелось, чтобы Николас уходил. Ему показалось на какую-то секунду, что у них неплохо всё складывается, хотя бы по общению. Но отбой для «малышни» тут был очень рано. Мэттью, хоть и был домашним мальчишкой, так рано даже дома не ложился спать. Так что решил вернуться к дневнику. У него появилось много чего нового рассказать.

Мэттью проснулся по первому будильнику. И потому что лёг раньше обычного, и потому что был донельзя взволнован первым учебным днём. Обычно ему требовалось полежать ещё минут пять-десять, послушать переливы будильника, собраться с силами и мыслями. Он не был ранней пташкой вот совершенно. Но не опаздывать же в первый день!
Так что Мэттью быстро поднялся и принялся собираться. Припомнив указания Николаса, он достал новёхонькую форму, которую отец заказал ему специально под него. Не потому, что так уж хотел порадовать сына. Скорее, чтобы сын не позорил его хотя бы во внешнем виде. Мэттью обычно было всё равно, что носить.
Через какое-то время вновь подошёл Николас. Честно говоря, Мэттью был очень рад его видеть. Даже не смог спрятать этой довольной и немного смущённой улыбки. Следом, конечно, Мэттью тут же отвёл взгляд. Внешний Мэттью всё ещё был не таким уж и смелым, чтобы вот так стоять и смотреть Николасу прямо в глаза.
А вот Николаса совершенно ничего не смущало. Так что он быстро оказался в уже знакомой комнате и также преспокойно оправил Мэттью воротничок. От близости его пальцев к шее у мальчишки аж мурашки по загривку и позвоночнику побежали. И естественно позорный лёгкий румянец вновь обосновался на светлых скулах.
Они немного поговорили. Мэттью признался, что волнуется, конечно, но не так уж и сильно. Занятия и занятия, по сути-то. Было куда тревожнее вливаться в новый коллектив. Учёба вряд ли так уж сильно отличалась от той школы, куда ходил Мэттью. Что-то будет получаться, что-то нет, как обычно.
Куда больше Мэттью взволновала, а точнее даже шокировала новость о том, что после завтрака они не сразу направятся на тестирование. Сперва — капелла. Самая настоящая, с молитвами и песнопениями во славу Богу.
— Капелла? — отупело переспросил Мэттью у Николаса, как будто ожидая, что тот сейчас рассмеётся и признается, что пошутил.
Но Николас не подшучивал над подопечным. Только посмеялся над этой растерянностью. К этому (не к Николасу, а к утренним молитвам) Мэттью ещё явно предстояло привыкнуть. Вот чего не было в предыдущей школе, так это такой вот ритуальности.
Так что, когда после сборов и умывания ребята направились на завтрак, Мэттью снова ткнул Уильяма в бочок. Ну а чего он не рассказал, что их тут молиться заставят. Он-то явно это знал. Даже если у самого в предыдущей школе этого не было, у него был старший брат, который уже третий год ходил в эту.
С богом у Мэттью были довольно-таки напряжённые отношения. Если верить в его существование, то это значило, что бог попросту забрал у него маму слишком рано и слишком жестоко. И такому богу молиться не хотелось. А если не верить, то смысл посещения капеллы отпадал полностью. В общем, ладно. Мэттью за завтраком решил, что будет воспринимать это не более, чем местный странный ритуал (коим он, собственно, и являлся).
Тем не менее, во время утренней службы Мэттью ощущал себя не в своей тарелке. Хотя и никому бы об этом не рассказал.
Вот позже, когда они снова группами направились в указанные учебные классы, всё встало на свои места. Им действительно проводили тесты — по математике и английскому языку. И Мэттью быстро позабыл про душевные метания. Слишком сосредоточился на тестах, чтобы не оказаться совсем уж в отстающих и тупых.
Во время перемены, пока подросткам дали отдохнуть от тестирования и перед первыми вводными уроками, Мэттью снова пересёкся с Николасом. И снова же был ему рад.

Мэттью тоже следил за собой в плане чистоты. Тут ему отец всё так же не давал никаких поблажек, и хоть это было правильно, учитывая некоторые вонючие особенности подростков. Так что Мэттью принимал душ, чистил зубы, расчёсывался и всё такое. Просто одежде не придавал какого-то особенного значения. Не было у него ещё потребности нравиться кому-то в эдаком романтическом плане. В конце концов, у него только-только начался пубертат.
Сейчас вот подобные мысли всё же начали проникать в голову с первой же сильной и яркой, как и всё подростковое, влюблённостью. Николасу очень хотелось нравиться. Но пока это желание не касалось необходимости как-то там выглядеть по-особенному. Сперва Мэттью хотелось бы вести себя не как придурку, чтобы привлекать внимание Николаса не какой-то тупостью, а просто, самому по себе.
Пока тут Мэттью терпел крах. Николас делал что-то, совершенно несущественное, а Мэттью начинал, как придурок, заикаться или, что ещё хуже, краснеть. Ладно хоть удавалось удержать себя в руках и не начать закрывать лицо ладонями, привлекая к особенности своего организма ещё больше внимания. Это давало возможность хотя бы думать, что Николас не замечает этих постыдных конфузов.
В общем, худо-бедно собрались в церковь. И оказалось, что эти дурацкие молитвы несуществующему господу были не самым паршивыми из событий за день. Мэттью вот только расслабился, когда посетил тесты. Обсуждал с Уильямом, что он думает на их счёт, какие у него были вопросы, и как он считает написал эти задачки. И всё было хорошо, они даже начали легонько подтрунивать друг над другом, как на плечи опустилась уже почему-то слишком знакомая рука, а над ухом раздался знакомый же смех.
Мэттью поднял взгляд — все собравшиеся были заметно выше него — и упёрся им прямо в лицо Брюса с несколько натянутой улыбкой.
Стало как-то больно, честно говоря. Мэттью абсолютно устраивала возможность не думать о Брюсе вообще и не смотреть на него, когда они с Николасом оказывались неподалёку. И уж он совершенно точно не хотел бы знакомиться с парнем Николаса.
Вот и что он в нём нашёл? Мэттью даже невольно задержал взгляд на Брюсе, чтобы понять ответ на этот вопрос. Парень, как парень. Понятное дело Мэттью он красивым не показался. Вряд ли бы ему даже Ален Делон показался бы красивым, будь он рядом с Николасом.
«Точно», — печально подумалось Мэттью, пока Николас продолжал болтать, определённо точно не воспринимая его всерьёз. — «Я же именно такой репутации и хотел с первого дня в новой школе. Чертовски миленького парня». Естественно, в тринадцать лет такой статус никакой крутостью не звучал. Никто не хотел быть миленьким. Даже самые миленькие.
— Может и не зря.
Ой. Что это было? Это что, Мэттью вслух сказал?
Он так погряз в своих безрадостных мыслях, а ребята ещё и смеялись, и этот чёртов Брюс со своей ревностью. Кажется, внутренний Мэттью впервые выбрался наружу. И даже голос не сорвался в подростковой манере.
Впрочем, Мэттью так мило улыбался (улыбался-то он, как обычно, просто с его личиком всё казалось милым, как бы ему то не претило), что ребята если и обратили внимание на фразочку, то ненадолго. Тут же начали спрашивать про школу.
— Мне здесь нравится, — честно ответил Мэттью, посматривая на Кая и Тома, которые не вызывали у него особенных чувств. Так что и не смущали.
Они ещё немного поболтали, и Мэттью вполне себе спокойно общался с вышеупомянутыми двумя парнями. Опять же, в них-то он не был влюблён. А разница в два года возраста… Ну немножечко смущала, но пока они не пытались выставить Мэттью мелюзгой, всё было в порядке. Не так уж и старше они были.
Потом все разошлись на занятия. Мэттью и других первогодок познакомили с вводным уроком латыни и биологии. А после обеда была математика и музыка. На последнем уроке учитель уточнила кто уже занимался чем-то, и так Мэттью и был сразу же записан в местный музыкальный кружок и чёртов хор. Благо, хоть не церковный. Для церковного хора голос требовался ещё не сломанный, а детский.
Далее настало время факультативных занятий, но так как это был первый день, большая часть старшеклассников разбрелись со своими подопечными искать подобные занятия им. Так и Николас тут же материализовался рядом (и теперь Мэттью был не слишком уж ему и рад в своей подростковой драме), уточнил, не передумал ли мальчик насчёт бассейна, и, получив отрицательный ответ, повёл его в нужный корпус.
— Пришёл на меня посмотреть?
Не успел Мэттью получить первые указания, как из раздевалок вышел парень постарше и посмуглее окружающих и, кривовато улыбаясь, подмигнул Николасу. А потом этот парень просто взял, подошёл к последнему и запросто поцеловал его в щёку. Нет, в щёку, не в губы, конечно, но всё же что за день-то такой? Мэттью уже хотел позорно расплакаться и убежать. Один, блин, его парень паршивый, другой в щёки целуется.
— Твой мальчик? — тем временем поинтересовался парень и представился: — Джонни.
Ладно, стоило признать, этот Джонни тоже был красивым парнем. Особенно телом. А сейчас это тело было ну очень хорошо видно в одних лишь плавках. И это всё же немного смущало Мэттью. Не так уж он и хотел теперь раздеваться знаете ли. Если тут все такие… спортивные, то, может, лучше пойти на секцию шахмат, чёрт возьми.

Дело в том, что Мэттью не считал «миленького» комплиментом. Для него это было показателем того, что Николас, который упрямо заставлял сердце биться в бешеном ритме, не воспринимает его хоть сколько-нибудь всерьёз. Считает его ещё маленьким ребёнком, да ещё и всем сообщает о том, какой он миленький ребёнок.
Провести логическую параллель и выяснить, что Николасу такие миленькие как раз и нравились — не тринадцатилетнего мозга дело. Да и Брюса Мэттью очаровательным не считал, чтобы эти кусочки мозаики сложились. Скорее, каким-то противно слащавым. Влюблённый мозг здраво приукрашивал действительность в пользу Мэттью.
Точнее, во вред ему, честно-то говоря. Возможно, увидь Мэттью Брюса плюс-минус так, как его видели другие ребята, не говоря уже о Николасе, то хотя бы понимание бы сложилось, что Николас в нём нашёл. А так… сплошное огорчение.
Потом ещё и этот Джонни с его фривольными замашками. Мэттью тоже сразу воспринял его в штыки. Просто за то, что тот был привлекательным, преспокойно подходил к Николасу и заигрывал с ним, ещё и целовался. Даже завидовал немного. Хотелось бы и Мэттью вот так смело выкидывать что-то. Но он же с ума сойдёт и задохнётся от одной только мысли, что можно вот так подойти и прикоснуться к Николасу.
Джонни же этого не знал. Точнее, про поцелуи ему уже ни раз говорили, но он просто не мог избавиться вот так запросто от привычки с детства. Ведь дело было вовсе не во фривольности, а в разнице менталитетов. А Джонни был итальянцем. Прямо-таки из итальянской семьи, переехавшей в Англию и до сих пор крайне паршиво разговаривавшей на местном языке.
Это Мэттью пока его толком не знал. Но чутка пообщается и сразу услышит и кучу итальянских словечек, так и слетавших с языка билингва, и увидит все эти манеры и жестикуляцию, ярко отличающуюся от более сдержанной английской.
Джонни, в отличие от большинства местных учеников, был далеко не из богатой семьи. Просто он был увлечён плаваньем и показывал отличные результаты в предыдущей школе, даже не частной, а очень даже государственной. Ну и учился неплохо, несмотря на итальянский нрав. Плюс бедная семья иммигрантов, так что… Джонни в Итон попал по бюджету. Его обучение оплачивало государство, а он должен был прославлять Итонскую школу спортивными достижениями, чем и занимался по сей день.
— Конечно, для тебя, для кого же ещё, — хохотнул тем временем Джонни.
Нет, это определённо был какой-то флирт. И Мэттью его категорически не понимал! В смысле, у Николаса же был парень, которым он тыкал во всех подряд! Разве можно заигрывать с другими парнями, когда у тебя уже были отношения? Мэттью, конечно, ещё ни в одних не был, но что-то ему подсказывало (наверное, всё тот же кинематограф), что это было совершенно не правильно. А ещё это снова немало расстраивало.
Потому что… Да чёрт возьми, посмотрите на этого Джонни. Спортсмен, такой уверенный в себе. Если Николас и расстанется с Брюсом, он по-любому переметнётся к такому, как Джонни, или прямо к нему. Да там наверняка целая очередь стояла, и только в самом конце плёлся «какой-то миленький пацан».
— Merda, как он уже вымахал, — рассмеялся Джонни, не подозревавший о маленькой ненависти рядом и рассматривавший Уильяма. — И он сделал правильный выбор!
Итальянец легко согласился показать всё первогодкам и снова рассмеялся, когда его обвинили в том, что он будет понтоваться. Даже руками развёл, мол, ну и что такого, имею полное право и покрасоваться. А потом обратил внимание Николаса на подошедшего тренера.
Он пропустил наставников вперёд, и только затем подошёл сам. Тренера итальянец всё же не целовал, но руку ему пожал двумя ладонями в знак приветствия. И преспокойно поболтал с ним, как будто тот и не был взрослым. Но тут можно было понять. Джонни проводил с тренером больше времени, чем с кем-либо. Они явно были в хороших отношениях, несмотря на солидную разницу в возрасте.
Мэттью же пока попрощался ненадолго с Николасом. Снова немного напрягшись от руки, что легла на плечи. Вот как это расценивать было, скажите на милость? Это был покровительственный жест, дружеский жест или Николас просто любил всех трогать? Как любил со всеми заигрывать, например.
— Парни, валите в раздевалку, — окликнул их ну очень громкий голос Джонни.
Через какое-то время он и ещё пара ребят постарше присоединились к ним, помогая подобрать все эти дурацкие шапочки. Он преспокойно пообщался с Уильямом, поспрашивав его про гонки и тренировки. Мэттью, наблюдая за ними, только уверился, что Николас относился к нему, как к ребёнку. Вон Джонни безо всяких «миленьких» болтал с погодкой Мэттью, абсолютно на равных. Угораздило же влюбиться именно в Николаса…
Но, в целом, бассейн не вызвал у Мэттью отвращения. Старших загнали на дорожки подальше, дали им свои задания, а тренер занимался с младшими, объясняя им основы. Мэттью справлялся хуже всех, но, к счастью, на это никто, включая тренера, не обращал особого внимания. Если так продолжится и дальше, то Мэттью был согласен оставить всё как есть. Проплывёт уж сколько-нибудь в аутсайдерах, главное, галочку поставят, что спортом каким-никаким занимался.