Маркус понимал, что поступает не слишком красиво по отношению к своему другу, но просто не видел другого варианта. Всё, что случилось с Александром и происходило между ними, стало неожиданностью и для Маркуса. И если Итану, человеку, с которым он дружил дольше, чем даже знал своего партнёра, Маркус мог сказать «я с Александром, перезвоню позже», то в случае с Уильямом такая фраза вызвала бы ещё больше вопросов.
Так уж получилось, что с английским гонщиком они познакомились в злосчастный период годового расставания. И ни у Маркуса не было никакого желания рассказывать о прошлых отношениях, ни у Уильяма интересоваться подобным.
Вот и получилось, что Уильям не знал ровным счётом ничего про Александра, и прежде чем рассказывать ему о случившемся, стоило приоткрыть ему завесу этой тайны. Но дело усугублялось ещё и тем, что сперва Александр провёл неделю в больнице, а затем у него обострился посттравматический синдром. Маркус всегда был рядом и считал крайне некрасивым обсуждать партнёра прямо при нём же.
Точнее, это было бы уместно с Итаном, но уж точно не с тем человеком, кому придётся объяснять кто такой Александр и, тем самым, напоминать партнёру о разрыве. Сразу же станет понятно, почему новый друг Маркуса ничего за прошедшие полгода об итальянце не слышал.
А тем временем Маркус не приходил на тренировки, не отвечал на звонки и только писал, что с ним всё хорошо, и он позвонит позднее и всё объяснит. Это было ужасно некрасиво, но что он мог сделать с этим?
Но, наконец, настал тот день, когда у Маркуса появился примерно час наедине с самим собой. Александр был в кабинете психотерапевта и пока не стремился вырваться оттуда в объятия любящего партнёра. Маркус подождал для уверенности минут десять, после чего отошёл дальше по коридору, чтобы его случайно не было слышно. На улицу выходить не стал — вдруг всё же двери отворятся, и он понадобится Александру.
В трубке раздались гудки, а затем и задорный голос с ярким британским акцентом, так и не сгладившимся проживанием в Нью-Йорке за полгода.
— Привет, бисквитик, — проговорил Маркус.
Он пытался звучать бодрее, но, увы, сам расслышал усталость в своём голосе. Всё же, несмотря на счастливый исход всех ужасов, произошедших с Александром, они оба устали — от кошмаров и бессонных порой ночей, от постоянно преследующих их переживаний. Даже от всё ещё гложущей тревоги от мыслей о будущем.
— Прости, что так пропал, — искренне извинился Маркус. — И… это будет непросто объяснить. Но, уверен, что ты, циник английский, будешь хохотать от души.
В процессе своей короткой речи Маркус внезапно осознал, что общается не с кем-то там, а с Уильямом, которого ценил (включая, но не ограничиваясь) за этот терпкий английский юмор. Циничный, порой даже впечатляюще жестокий. И вместе с тем пришло понимание, что над всей этой драмой, которую Маркус раньше считал чуть ли не концом света, Уильям тоже без зазрения совести посмеётся. Вот и закончил фразу так, как закончил.
И, честно говоря, тут же подумал, что, возможно, это и к лучшему. Переживаний у Маркуса и своих хватает, чтобы слушать их ещё и со стороны. Может, ему полезно будет рассказать всё непредвзятому англичанину, который отнесётся к ситуации с юмором?
— В общем… божечки-кошечки, как это странно говорить… — встрепенулся Маркус, чуть улыбнувшись, но всё же продолжил: — У меня были долгие отношения с одним парнем, Александром. В прошлом году мы с ним… вроде как взяли паузу… длиной в год… в общем, не важно.
Маркус отчаянно старался свести к минимуму подробности о собственной личной жизни. Не потому, что говорил что-то непотребное, просто ему казалось, что рассказами об отношениях сейчас окончательно сбивает с толку Уильяма. Он не приходит на тренировки и не общается с друзьями, потому что в прошлом году с бойфрендом расстался?
— Восьмого августа мне позвонили, как экстренному номеру, и сказали, что Александр и его коллеги… их подорвали в Палестине. И я… срочно вылетел в Израиль, — немного сумбурно рассказал Маркус и сделал паузу, чтобы дать себе передохнуть от первых откровений.