Мэттью прожил очень короткую человеческую жизнь, не успев толком и насладиться ею. И, казалось бы, с той самой ночи, когда его жизнь оборвалась, время для него должно было течь иначе. Что для вампиров, спокойно живущих и тысячу лет, каких-то полтора века? Однако для Мэттью последняя сотня лет тянулась настоящей вечностью. Вечностью, в которую не проникал ни единый луч счастья.
Сейчас Мэттью жил в Нью-Йорке, но родился он в небольшом городке Пенсильвании. Он был прирождённым музыкантом и собирался развиваться на этом поприще, но гражданская война решила всё иначе. Летом 1863 года, отбывающий обязательную службу парень, попал в самое пекло событий.
Раненый в живот, он медленно и мучительно истекал кровью, глядя на звездное небо и задаваясь извечным вопросом: к чему это всё было? Зачем ему было вообще рождаться, чтобы столь бесславно погибнуть, не оставив о себе ничего, даже памяти?
И когда к Мэттью подошёл странный мужчина, вопрошавший его, хочет ли он жить, ответ казался таким очевидным. Конечно, он хотел жить! Ему было всего девятнадцать лет, и это казалось вселенской несправедливостью заканчивать всё вот так.
В том была некоторая злая ирония, о которой Мэттью ни раз задумывался позднее. Ведь так, парнишка-северянин, выступавший против рабства, сам в нём и оказался. На долгие сто пятьдесят четыре года.
Сперва, конечно, Мэттью было не до этих философских мыслей. Он пытался удержать собственный рассудок, снедаемый невыносимой жаждой крови и привыкающий к новому обществу, о существовании которого не догадывался. Но со временем всё это прошло, и осталось лишь одно — служение.
Служение, которому Мэттью никак не мог противиться, ведь рядом с хозяином, обратившим его, он становился лишь марионеткой. Без воли и собственных желаний.
Впрочем, сначала страх и не позволял перечить, а потом… Что же, Мэттью в полной мере осознал, что чем больше он барахтался в своём болоте, тем больше в нём и утопал. И отчаяние с каждым днём становилось всё сильнее.
Единственным светлым пятном в этой жизни стал для него Артур. Возможно, для кого-то такой любовный поворот и показался бы чрезмерно романтизированным, но не для Мэттью. Хозяин мог запретить ему всё на свете, но был не в силах лишить свою прислугу чувств. И Мэттью отчаянно позволил себе влюбиться.
Артур был не похож на прочих вампиров. И уж тем более, на чистокровных высокомерных аристократов. Он был прекрасно образован и остроумен. Он относился к Мэттью, как к равному, что не могло не выделять его из толпы снобов, но не это было главным. Его увлечённость и широкий кругозор делали каждую их беседу незабываемой.
Мэттью тянуло к нему всё сильнее. С Артуром он чувствовал себя не только свободным, но и по-настоящему счастливым. Увы, их романтическим отношениям не суждено было продлиться хоть сколько-нибудь долго. И как оказалось больно падать после того, как эта мнимая свобода успела вскружить голову.
Выбираясь из объятий любимого, Мэттью обещал ему ускользнуть перед следующим рассветом для новой встречи. На которую он так и не пришёл. Не пришёл и на следующий день, и все последующие дни, затянувшиеся уже почти на целый век.
И стоя у барной стойки, в далёком от тех времён двадцать первом веке, Мэттью вместе с истинной радостью свободы ощущал и немало боли. Он всё ещё помнил.
Хозяин запретил ему не только видеться с Артуром, но и говорить с ним, даже если тот найдёт его сам. Запретил писать, перекрыл все возможности встречи, только думать о нём запретить не мог. Однако это приносило ещё больше боли.
Сто лет… Наверное, пустяк для чистокровных. А для чувств?
Мэттью бездумно помешал коктейль трубочкой, немного жалея, что не ощущает опьянения. Возможно, ему бы не помешало. Почти залпом выпив кровавую смесь, Мэттью достал телефон и быстро напечатал: «Теперь я свободен. Твой М.».

Всё это время, всю сотню лет Мэттью жил с невероятной тяжестью на сердце. Что не смог объясниться, что просто исчез из жизни Артура, причинив ему немало боли. Сперва винил себя, но спустя годы на место этой вины пришла немалой силы злоба на хозяина. Бессильная и оттого особенно опустошительная.
О том визите Артура к хозяину Мэттью не знал. Но чувствовал его взгляд и слышал его голос ещё ни раз в последующие годы. И каждый раз, когда Артур находил его, глупое сердце так и заходилось во влюблённом ритме.
Но Мэттью не мог обернуться. Не мог посмотреть на любимого или ответить ему, и только лишь ускорял свой шаг, подгоняемый скрипучим голосом хозяина, звучащим в голове. Не видеться, не общаться, не писать.
В какой-то день и час Мэттью сломался. Он буквально умолял хозяина позволить ему одну лишь встречу. Позволить нормально попрощаться с Артуром, прежде чем расстаться навсегда. Но подобной роскоши Мэттью тоже не было дозволено. Казалось, хозяин только откровенно упивался его отчаянием.
Как были они с Артуром глупы, когда позволили своим чувствам случиться. Позабыв о разнице в положении, да и обо всём на свете, упиваясь лишь друг другом и этой светлой, бесконечной, как тогда казалось, любовью.
Со временем Мэттью всё реже ощущал на себе взгляд любимого, а за последние десятилетия это чувство покинуло его совсем. Быть может, Артур решил, наконец, отпустить его, а может, всё это только грезилось Мэттью.
Наверное, отчасти он испытал тогда облегчение. Пройдут годы или десятилетия, и боль сердечная оставит его, в конце концов, в покое…
Но годы эти шли, а Мэттью продолжал думать об Артуре каждый день, и вспоминал так ярко, будто расстался с ним только вчера. Во снах, не контролируемых хозяином, Мэттью вновь и вновь встречался с возлюбленным, целовал его и чувствовал ответные, невероятно бережные прикосновения. И не хотел больше просыпаться.
Теперь же Мэттью был свободен. Вот только не знал пока, что делать с этой самой свободой. И, отправляя сообщение на номер, выданный племянником Артура, пожалуй, и не ждал ответа. Прошло уже сто лет.
Конечно, чистокровный вампир не забыл о юном парне из прошлого, об их бурном коротком романе, закончившемся так печально. Однако Мэттью полагал, что для Артура их отношения и впрямь остались в прошлом. И не лелеял надежды, что вампир, до сих пор заставлявший его сердце сжиматься, всё так же хранил эти чувства, пронося их сквозь века.
Остаток ночи Мэттью посвятил тому, чему только и был научен за полторы сотни лет. Он позаботился о том, чтобы приехавших в Штаты чистокровных вампиров обеспечили донорской кровью, а также занялся поиском приличного жилья. Однако это не смущало Мэттью. Была огромная разница между помощью собратьям и слепым выполнением указаний, когда твоим мнением даже не интересуются.
Вернувшись на снятую недавно же квартиру Мэттью принял душ и, проверив жалюзи и шторы, улёгся в постель. Там-то его и застал звонок прямиком из Англии. Сперва Мэттью решил, что звонит кто-то из братьев Стриклендов, но увидев надпись на экране, волнение настигло и его. Ничуть не меньшее, чем у вампира на другом конце провода.
Мэттью принял звонок, проговаривая сдавленное приветствие, и руки его задрожали. Слышать знакомый, почти родной голос, но теперь иметь возможность ответить ему… Спустя столько времени бесплотных мечтаний…
— Артур… — только и смог проговорить Мэттью, невольно крепче прижимая телефон в уху, словно без этого наваждение могло исчезнуть.

Пока Артур пытался заглушить свою боль, рисуя портреты любимого юноши, Мэттью, находясь по ту сторону безграничного океана, писал музыку. Он не мог вывести и строчки на письме, адресованном Артуру, но в приказе хозяина ни слова не было о нотах. Мэттью не мог писать ему, но мог писать для него. И выражал в музыке все свои чувства — и горькую любовь, и бесконечную боль, и слепую злобу на того, кто их разлучил.
Хозяин любил слушать, как играет молодой вампир, но ничего не слышал в его музыке. Так талант Мэттью остался единственным лучиком света в его рабской жизни. Хотя бы это у него никто пока не отобрал.
Он закрывал глаза и часто представлял себе, как Артур сидит рядом. Немного улыбается, с любовью слушая посвящённые ему композиции. И понимает каждый пассаж, глядя на нервные, отчаянные движения его пальцев.
И вот спустя целую сотню лет перед Мэттью забрезжила едва уловимая пока ещё надежда на то, что эти мечты, возможно, станут явью.
Он слушал сбивчивый, взволнованный голос Артура, едва сдерживая слезы, так и норовящие набежать на глаза. Хотелось плакать и от счастья, накатившего сумасшедшей оглушающей волной, и от неистовой же боли, понимая, как много совместных дней канули в лету по вине безумного старика.
Хотелось повторять раз за разом «я знаю, я тоже, я понимаю», потому что с губ Артура слетали именно те слова, что вспыхивали в сознании Мэттью. Такие же обрывочные, но отнюдь не лишённые смысла. Однако Мэттью пока молчал, не в силах прийти себя от неистовой радости, нахлынувшей от простого понимания, что теперь он может с ним говорить. И пусть они находились за тысячу миль друг от друга! В какой-то момент это попросту станет не важно, ведь они могли друг с другом говорить…
— Я скучал по тебе, — невпопад ответил Мэттью. — Я так счастлив хотя бы просто слышать тебя, Артур… Я так скучал.
Он не забыл о вопросах, заданных любимым, но просто не мог позволить произнести эти слова в первую очередь, сразу после имени, сорвавшегося с губ. Хотелось сказать самое важное, и Мэттью со сжимающимся от множества эмоций сердцем сделал это. Он прикрыл глаза, чтобы сосредоточиться на родном голосе, который узнал бы из миллиона других голосов, даже пройди не сотня, а три сотни лет.
— Он умер, — наконец, проговорил Мэттью. — Тут… происходит что-то сумасшедшее. Но я так рад его смерти…
Последнюю фразу он произнёс гораздо тише, словно опасаясь осуждения, которого ни за что бы не встретил в лице Артура. Мэттью это знал и всё же испытывал какой-то лёгкий стыд за то, как сильно было это желание смерти другого существа.
Возможно, у обращённого ещё оставалось что-то от человека. А, может, виной тому был трезвый рассудок. В конце концов, погибло множество вампиров, уничтожена целая семья, и Мэттью просто повезло, что его не было в тот момент в поместье. В Нью-Йорке стало небезопасно, а он вёл себя так эгоистично, упиваясь собственной свободой.
Однако эти доводы никак не могли повлиять на Мэттью. Он больше не верил в Бога, чтобы опасаться его кары, да и в судьбу не верил. Ему просто повезло, банальная случайность, но Мэттью не собирался её упускать. Он и без того достаточно настрадался. И без того прождал не десять и не двадцать лет в ожидании чуда.

Мэттью знал правила. И именно поэтому всем сердцем надеялся, даже молил Господа, веру в которого почти утерял за полсотни лет рабства, чтобы Артур не совершил опрометчивого поступка. Понимал неистовое желание избавиться от вредного старика, вставшего на пути их чувств неприступной стеной, но знал и иное.
Он бы не вынес жизни без Артура. Да, они не могли видеться, разговаривать и любить друг друга, но пока были живы, едва заметная искорка надежды всё же теплилась в душе. Умри один из них, и всё потеряло бы всякий смысл.
Вероятно, и Артур думал о том же, сдерживая неразумные порывы. И вот, пускай и спустя сотню лет, та искорка надежды дала всходы и начала сиять не хуже солнца.
Сердце болезненно сжалось от вопроса, слетевшего с губ Артура и за секунды пролетевшего через океан, чтобы выскользнуть из динамика современного телефона. И всё же какое счастье, что люди так ударились в технический прогресс. Помри старый вампир раньше, и Мэттью пришлось бы куда дольше ждать весточки от любимого.
— Бог свидетель, я пытался, — глухо ответил вампир, прикрыв глаза. — Но я не смог. Я не смог, я хотел перестать мучать нас, но всю эту сотню лет думал только о тебе.
Они вновь заговорили почти одновременно, но Мэттью прекрасно расслышал каждое слово, произнесённое Артуром. И снова эти слова отозвались тоскливо-болезненным уколом прямо в сердце. Артур приходил к «хозяину», он боролся за них. Пусть и безуспешно, но важнее был сам факт того, что тот не опускал рук.
— Я думал, что придумал это, — почти прошептал Мэттью. — Я чувствовал твой взгляд, слышал твой голос… Надеялся, что ты рядом. А потом… надеялся, что всё это мне только показалось, и ты не мучаешь себя вот уже десятками лет.
Столь о многом хотелось сказать, выплеснуть наружу, как кровь, рвущуюся из загноившейся раны. И если сперва слова давались с трудом, то теперь речь прерывалась только на мгновения, когда всё ещё живой организм требовал сделать очередной вдох. Мэттью боялся, что Артур позабыл его, ну а потом эти страхи стали не важны, да и не оправдались вовсе. Вампир слышал в родном голосе такую же взволнованную дрожь, как и в своём.
И вновь вопрос, такой осторожный, под стать самому Артуру. Такой осторожный в то время, как сердце Мэттью с горячим жаром пыталось выпрыгнуть наружу. Он всегда был куда более несдержанным, всё равно более человечным, и этого даже долгие годы не смогли изменить. Так что и ответ прозвучал соответствующий.
— Я люблю тебя, Артур. Я, как и прежде, люблю тебя. И если для тебя это всё ещё важно, то больше всего на свете я хотел бы, чтобы ты был снова рядом со мной.
Мэттью сам не заметил, как встал с постели и бесцельно блуждал по комнате, пока не обнаружил себя у входной двери, будто Артур мог появиться за ней в ту же секунду, как завершится их телефонный разговор. Кровь шумела в ушах так сильно, что вампир едва расслышал ответный голос, встревоженный, пусть и в приятном смысле, пуще прежнего.
И Мэттью тоже не верилось, что скоро всё завершится. Все эти пустые бесплотные страдания, призванные лишь порадовать почти сбрендившего старика. Как тяжело им было: одному мечтать хотя бы об одном слове или прикосновении, но не мочь сделать и шагу навстречу, а другому — иметь такую возможность, но останавливать себя, чтобы не причинить боль тому, кого любил. Но теперь это осталось в прошлом, и поверить в это оказалось не менее трудно.